«Держитесь за Господа» — главные уроки Иконописной школы

Помощник декана иконописного факультета Московской духовной академии Лариса Узлова поделилась своими размышлениями о том, для чего важно учить будущих священников ценить и понимать икону, почему учиться иконописанию идут чаще девушки, нужно ли иконописцам светское художественное образование и почему икона — не предмет для медитации или поиска смыслов. 

— Когда говорят о возрождении прерванной традиции иконописи в новой церковной истории, имеют в виду прерванную революцией или ту, что имела место со времен Петровских реформ и так далее? 

— С одной стороны, преемственность стала прерываться уже после XVII века, это был не моментальный процесс. И к Серебряному веку, когда произошло открытие древнерусской иконы, понимание ее было во многом уже утрачено. Но когда люди увидели множество расчищенных икон высокого уровня, например, на Московской выставке 1913 года, на выставках за границей, они поняли, насколько это значительное явление. Для мировой художественной общественности стали открытием вновь засиявшие краски шедевров древнерусской иконописи. 

Но, с другой стороны, Мария Николаевна Соколова, в будущем — матушка Иулиания, училась у дореволюционных художников-реставраторов, приняла у них из рук в руки традицию, технологию. Так что до революции древняя икона хоть и была забыта и вновь открыта, но некая преемственность в иконописи всё равно существовала. 

Что касается новой истории — задача, мне кажется, была в том, чтобы продолжить развивать каноническую церковную икону. Тогда, в 1970–80-е и — активно — в 1990-е годы прошлого века, иконописцы открывали, прежде всего, русскую икону, но постепенно кому-то было интересно идти дальше, в глубь веков. Возьмем, например, творчество отца Зинона (Теодора) — он начинал с традиции русской иконы XIV–XVI веков, но постепенно, изучая историю иконописи, углублялся в нее, дошел до VII–VIII века и стал работать в совершенно другой стилистике. 

История иконописи — Вселенная, где каждый иконописец находит созвучный ему иконописный язык. Кто-то увлекается изучением сербской иконописи, некоторых мастеров вдохновляют северные письма… У канонического иконописного языка, если можно так выразиться, много вариантов, диалектов, художник часто берет какой-то из них за основу. 

— Как Вы относитесь к упрекам в ретроспективности в адрес современных иконописцев? 

— В нашу Иконописную школу (с 2019 года преобразована в иконописный факультет МДА) приходят люди, которые уже владеют художественной грамотностью в объеме художественного училища — это одно из требований к поступающим. И когда они обращаются к иконописи, им нужно учить ее язык — сначала буквы, потом слоги, потом слова, и только потом — предложения. Сначала — диктант, и только потом уже — сочинение. Изучая язык иконы, естественно, все опираются на иконы предыдущего периода — они созданы на этом языке, и вы не можете создать с нуля свой, новый.

Поэтому обучение в Школе предполагает большую копийную практику. Кто-то останавливается на уровне диктанта — и создает качественные списки, копии, для чего нужно вполне овладеть иконописными навыками. Но сейчас уже много новых изводов, появились новые интересные композиции. Посмотрите житийные иконы новомучеников или новые иконы древних святых, от которых не осталось ни прижизненных изображений, ни икон, ни описаний… У нас есть такое задание для студентов — написать творческую икону древнего святого. Кто-то берет за основу время, в которое жил святой, кому-то ближе конкретный художественный язык. У нас были студенты, которые углублялись с педагогом, например, в псковскую икону — им близок ее цветовой строй, определенная пластика. Они в этом стиле создавали иконы святых, не связанных со Псковом по житию, но это всё равно выглядело убедительно. В Иконописной школе весь учебный процесс строится на том, чтобы учащиеся постепенно оторвались от копий и, используя полученные навыки, стали создавать творческие произведения. К примеру, вот икона преподобного Ионы, старца Киевского, написанная Александром Микловдой как дипломная работа. Автор, несомненно, нашел свой изобразительный язык для рассказа о житии старца. 

— То есть и сейчас разрабатываются сложные иконографии, как, например, разработанная матушкой Иулианией икона Всех святых, в земле Российской просиявших? 

— Да, и очень часто разработка новой иконографии является темой дипломных работ. В дальнейшем выпускники постоянно сталкиваются с такими задачами и находят интересные решения. Как пример приведу работу нашей выпускницы, теперь — сотрудницы мастерской при Школе Натальи Пироговой. У нее есть иконы Собора академических святых, Собора Римских святых, несколько икон Соборов Русских святых, новомучеников. Как иконописец она нашла себя в многофигурных композициях, и они у нее индивидуальны, она никого не повторяет 

— Почему, кстати, учиться писать иконы сегодня чаще идут девушки? 

— Интересный вопрос… Почему, например, одними из самых известных иконописцев  XX века стали две женщины: монахиня Иулиания (Соколова) в России и инокиня Иоанна (Рейтлингер) в Русском Зарубежье? Если говорить именно про нашу Иконописную школу, во многом это связано с тем, что воцерковленные молодые люди чаще идут в семинарию. Ребята, получившие среднее и высшее художественное образование и желающие заниматься иконописью, зачастую идут помогать на росписи, вливаются в состав бригад сначала как помощники, затем уже как мастера… Девушки чаще стремятся получить законченное специальное образование. 

— Если будущий священник сначала окончит иконописную школу — это просто подарок для его прихода: он точно не позволит появиться в храме безвкусным росписям… 

— У нас были такие случаи, их не так много, когда ребята к нам поступали, а потом шли в семинарию, потом рукополагались. Но чаще на такую последовательность их нацеливали духовники. Для прихода такие священники, конечно, являются неоценимыми проводниками в мир церковного искусства.

Проблема сейчас немного в другом: как повлиять на остальных семинаристов, чтобы они понимали значение иконы, чтобы у них формировался художественный вкус, любовь к иконе, бережное отношение. Именно с этой целью матушка Иулиания в свое время организовала иконописный кружок для семинаристов, понимая, как важно всё это для будущих священников. Как она говорила лаврскому отцу Виталию в бытность его учащимся кружка — ничего, что не получается, зато Вы помолитесь над иконочкой, лучше ее почувствуете… Да, семинаристы сейчас изучают предмет «Церковное искусство», но они нередко воспринимают его именно как предмет, некий набор отвлеченных знаний. Но ведь именно от священника в храме во многом зависит и то, как там будут относиться к иконе — сохранять старые иконы и писать, если необходимо, новые. 

Занимаясь в кружке у матушки Иулиании, семинаристы пробовали писать иконы, заниматься реставрацией. Речь шла совсем не о том, чтобы все они стали иконописцами и реставраторами, а о том, чтобы они увидели, насколько икона требует серьезного, внимательного отношения, полюбили икону и научились молиться перед ней.

— Вы учились в Иконописной школе у Екатерины Сергеевны Чураковой, ученицы матушки Иулиании (Соколовой)? Какие главные уроки Екатерины Сергеевны Вам запомнились? 

— Отношение к иконе и иконописи как к делу жизни. Многолетняя ученица матушки  Иулиании (Соколовой), Екатерина Сергеевна Чуракова посвятила иконописи всю свою жизнь. Она была реставратором высшей категории и хорошо знала особенности древней иконы. Через Екатерину Сергеевну от матушки Иулиании мы тоже получили ощущение постоянной радости от того, что мы делаем, горение любимым делом. У Ирины Васильевны Ватагиной, тоже ученицы матушки, есть воспоминания, где она говорила об этой радости: «Вечером ложишься спать и ждешь: скорее бы утро, а утром просыпаешься с мыслью, что вот сейчас, скорее к работе, и это праздник»… Не зря же существует высказывание, что ученик — это не мешок, который нужно наполнить, а факел, который нужно зажечь. 

Вот Екатерина Сергеевна и старалась нас зажечь, привить нам верное отношение к этому деланию. Именно от Екатерины Сергеевны — отношение к иконописи как к духовному деланию, а не просто набору художественных приемов. Причем она взаимосвязь духовной жизни и написание икон не декларировала, но это было очевидно.

Екатерина Сергеевна всегда отодвигала себя на второй план, на первом месте для нее была работа, а мы от других людей узнавали, что, например, в Актовом зале — написанная ею икона Спасителя, в Покровском храме МДА — икона святителя Иннокентия. 

Помню, она рассказывала, что как-то у нее была тяжелая личная ситуация. Она поделилась с отцом Кириллом (Павловым) своими бедами, он слушал и вдруг резко обернулся: «Держитесь за Господа! Вот так!» — и крепко сжал руки в кулаки. «Держитесь за Господа» — это и нам урок от Екатерины Сергеевны. 

Она начинала как светский художник, и в ней это было всегда — умение ценить окружающую красоту. Я помню, когда она уже почти не могла ходить, сидела на лавочке в Академии, смотрела на сосны и в разговоре с нами говорила: «Я очень люблю природу, в ее красоте открывается Господь». 

— Почему для современного иконописца важно получить светское художественное образование? 

— Когда человек имеет уже сформированные изобразительные навыки, постоянно упражняется в этом, постоянно изучает изобразительный язык, его рука подчиняется его глазам, сердцу. Он умеет видеть красоту и безобразие, гармонию и хаос; он уже умеет удивляться прекрасному Божьему миру, чувствует ценность человека как творения Божиего, и сердце уже готово открываться, идти дальше — от изображения мира дольнего к изображению мира Горнего. Икона — не просто изображение человека, а — преображенного человека, причастного Вечности. Есть ступени ремесла, мастерства, и нельзя их перепрыгивать. 

Еще в древности было понятие ремесленных знаний и — художественного мастерства. Например, в древней китайской живописи считалось хорошим уровнем, когда человек мог точно изобразить явления природы, но выше него тот, кто умеет изобразить суть вещей — и этому научиться уже нельзя, это дается от Бога. Среди учащихся есть менее способные, более способные, кому-то Господь открывает больше, но всë равно этому предшествует большой труд. 

— Вы к вере пришли через икону, расскажите, пожалуйста, Вашу историю. 

— Самый первый шаг — связан даже не с иконой, а с картиной: когда я училась в девятом классе, мы с одноклассниками приехали в Ленинград и впервые были в Эрмитаже. Именно там я увидела картину Эль Греко «Апостолы Пётр и Павел». Рисовала я давно, сколько себя помню, еще до школы ходила в изостудию, мы писали натюрморты и изучали по репродукциям работы известных художников. Но здесь я смотрела на картину и понимала: это какие-то особенные люди. И всë остальное, виденное в Эрмитаже в тот момент, для меня отошло на второй план. Была в этом какая-то тайна. Позже я целенаправленно пыталась узнать, кто это — апостолы Пётр и Павел? Было понятно, что эти люди знают что-то важное, чего не знаю я. 

Потом, уже целенаправленно, в художественном училище, в институте я изучала иконы. Помню, как с радостью рассматривала репродукции огромного альбома Михаила Алпатова. Потом смотрела «Жертвоприношение» Тарковского в зале, на большом экране, и там есть эпизод, когда на экране возникают иконы из книги Алпатова. Страницы так же перелистывают, как делала это я, и голос за кадром буквально озвучивает мои мысли про то, что неужели это прекрасное искусство — уже умерло? 

У нас в конце 1980-х была экскурсия по пушкинским местам, и вместе с ней — заезд в Псково-Печерский монастырь. Там я впервые попала в иконную лавку. В надежде, что я увижу сейчас настоящие иконы, я попросила икону Петра и Павла. К моему удивлению и разочарованию мне протянули маленькую картонку с приклеенной фотографией не очень хорошего качества. Тем не менее у меня было ощущение, что это уже не просто репродукция, а священное изображение… А через полгода после поездки в Псков я крестилась. 

— Когда Вы уже учились в Иконописной школе, что Вас отличало от сегодняшних студентов? 

— Среди моих однокурсников чаще были люди, которые пришли к вере и стали воцерковляться уже в сознательном возрасте, как я, например, крестившаяся в 20 лет. Но почти у всех нас было крепкое художественное образование, и нас поддерживало на пути воцерковления то, что всë русское искусство пропитано духом христианства.

Когда я впервые прочитала Евангелие, которое приобрела тогда же, в Пскове, я думала: «Надо же, всë прочитанное всегда было вокруг меня — в картинах, в литературе, — и я просто не знала первоисточника! Я видела только отдельные лучи, освещавшие всë вокруг, а теперь — встретилась с солнцем, которое несло эти лучи». 

У людей, которые приходят сегодня, которые чаще с детства в храме, может быть, нет этой восторженности открытия, они более привычны к церковной жизни в каждодневном ее проявлении, к молитве. Это то, что было с ними всегда, а нам лишь постепенно приоткрывался этот дивный новый мир… Современным студентам во многом мешает обилие визуальной экранной информации, гаджетов. Можно и нужно этой техникой пользоваться в работе, но иногда посторонняя зрительная информация работает как помехи, мешающие молитвенной работе, молитвенному сосредоточению — тому, что необходимо иконописцу да и любому христианину. 

Художественная подготовка поступающих стала заметно слабее, даже если посмотреть разницу с периодом в 10 лет. Многие наши преподаватели, к сожалению, отмечают падение уровня светского художественного образования. Остались отдельные островки — художественные заведения, в которых всё, видимо, держится на энтузиастах-преподавателях, которые могут передать учащимся азы русской художественной традиции. И при этом они учат тому, о чем мы говорили, — видеть и любить мир вокруг себя, чувствовать другого человека, его душу, — для русского искусства это всегда было важно. 

— Как Вы относитесь к попыткам сказать новое на христианские темы в светском искусстве? 

— Сейчас мы столкнулись с тем, что в современном искусстве часто используются упрощенные схемы — людей учат придумывать собственные конструкции, визуально разрушая то, что было создано до них, под лозунгами «создания нового». Если смотреть некоторые околохристианские выставки — иногда человек хочет создать новое, но в итоге создает плакат, знакомый нам по советским временам, или упрощает всё до примитивной схемы. Значит, какие-то базовые вещи прошли мимо человека. Но иконописный, визуальный канон в Церкви столь разработан и глубок, что те, кто ищет подлинности глубокого содержания при новизне формы, всегда найдут, чем вдохновиться. Вполне возможно творческое переосмысление канонических церковных сюжетов и светскими художниками, но нужно всё же отделять эти поиски от традиционной иконописи. Не всякий художественный предмет, созданный на евангельскую тему и опирающийся на иконописный канон, является иконой. Икона — не предмет для медитации или поиска смыслов, прежде всего это образ для молитвы.

В иконе художник не ставит перед собой цель высказаться. Его высказывание помогает прояснить содержание, но не становится самодовлеющим, оно ни в коем случае не выпячивает мастера. Наоборот, мастер как бы уходит на второй план, но при этом максимально старается передать, раскрыть тему, над которой работает. Еще матушка Иулиания говорила о том, что для того, чтобы это происходило, сам мастер должен, прежде всего, молиться. Его задачей при этом, можно так сказать, является то, чтобы святой, которого он пишет, выразил себя. 

У нас есть задание в Школе, когда студенты должны изобразить святого по своему выбору. Чаще всего выбирают святого, который чем-то близок сердцу. Это могут быть святые нового времени, новомученики, от которых осталось много фотографий. В этом своя сложность. И, понятно, они стараются передать узнаваемые черты, выразить свое отношение к этому святому, и это хорошо, но, прежде всего, все-таки важно явить его как человека, который достиг святости. 

— Когда Вы оказывались в состоянии духовного, человеческого кризиса, например, это как-то сказывалось на Ваших иконах? 

— Я настолько люблю иконопись, что если у меня есть возможность этим заниматься, то если кризис и имеет место, в момент, когда я работаю, он отступает. Настоящий кризис для меня — когда я не могу писать иконы. Сейчас по семейным обстоятельствам у меня почти нет возможности писать, такой период. Надеюсь, это временно. 

— А если говорить именно о сложностях, которые возникают именно в работе? 

– Когда тебе нужно написать икону, тебе интересно, а работа почему-то не идет, сам момент поиска иногда оказывается тяжел… Понимаешь, что никак не удается еще почувствовать, прочувствовать образ. И большим утешением становится, когда образ начинает прорисовываться, проясняться…

Была ситуация, когда наша мастерская писала иконы для одного из приделов нижнего храма  Христа Спасителя. И так получилось, что мне доску для написания иконы дали позже, чем остальным. Композиция, которую предстояло написать, — икона Божией Матери, Игумении Горы Афонской. У заказчика было пожелание, чтобы внизу были изображены афонские монастыри, но не так, как их изображали в известных изводах. Мы только недавно закончили учебу, а здесь — достаточно сложная задача, при этом сам образ мне очень нравился. Приходилось долго искать, делать множество эскизов. Но тогда жива была Екатерина Сергеевна, и она очень помогла мне своими советами. 

— В монументальных росписях с соборностью всё понятно, работает бригада мастеров. А в иконе? 

— Соборность проявляется и в том, что художник порой пользуется советами и коллег-иконописцев, и духовных лиц; и в том, что существует элемент преемственности, когда иконы, написанные мастерами прошлого, также являются подспорьем, советом. Ты не знаешь, как решить какой-то конкретный момент в иконе, и вдруг видишь подсказку у мастера, который жил за много веков до тебя. То есть получается некое соборное решение, и конкретная икона — результат труда, с одной стороны, конкретного мастера, а с другой — всей Церкви. 

— Если брать современную иконопись — что Вас радует и что огорчает? 

— Радует то, что труд иконописца востребован, наши выпускники активно работают над иконами и росписями храмов во многих епархиях. Радует то, что в храмах появляются не просто иконостасы, а именно продуманные программы благоукрашения. 

Радует, когда студент во время учебы не совсем себя проявил, а когда окончил, начал работать самостоятельно — и вдруг оказывается, что он способен на создание серьезных профессиональных работ. Тот, кто выполнял лишь скромные ученические иконы, вдруг проявляет себя как способный мастер-монументалист. То есть в глубине человека шла внутренняя работа, которая не всегда видна. Но знания, навыки, общение с преподавателем и однокурсниками заложили прочную основу для того, чтобы человек уже после окончания учебы раскрылся в полную меру. Это не может не радовать. 

А огорчает то, о чем я говорила, — когда люди в священном сане не понимают значимости развития иконописания.

Иногда бывает так, что человек, окончив Школу, приезжает в свою епархию и оказывается там не нужен, не интересен. Он мог бы работать в мастерской, преподавать, развиваться и развивать других, но — он не востребован. Просто потому, что нет понимания его ценности как грамотного профессионала. Здесь мы снова возвращаемся к тому, о чем говорили в связи с кружком матушки Иулиании (Соколовой): о том, как важно у будущих священнослужителей воспитывать понимание иконы и любовь к ней.

The MThA Press Office/Pravoslavie.ru