Архимандрит Лука (Головков): «Глубина Православия влияет на человека через икону»

— Отец Лука, 30-летие иконописной школы Троице-Сергиевой Лавры пришлось на этот необычный год. И впервые за всю историю школы не состоялась защита дипломов. Мероприятие отложено?

— Полгода назад наши студенты были вынуждены прервать занятия и разъехаться по домам. Дипломные работы — иконы — так и остались незавершенными. Сейчас, правда, две работы уже готовы к защите, но, соблюдая меры безопасности, мы не можем пока провести защиту дипломов.

— Занятия сейчас ведутся в онлайн-режиме?

— Онлайн ведутся теоретические занятия, консультации по иконописанию. Полноценно заниматься иконописью онлайн невозможно.

— Ваши студенты ходят на этюды, пишут светские сюжеты?

— Увлечение светским искусством, думаю, для иконописца не полезно. Это не значит, что нельзя написать когда-то пейзаж или портрет, чтобы отвлечься, отдохнуть. Я не считаю, что можно заниматься иконой, церковной росписью или мозаикой и в равной степени, столь же серьезно светской живописью. Не знаю, как на светское искусство, а на церковное это будет влиять отрицательно. Серьезно заниматься надо чем-то одним. Начав писать икону, следует минимизировать занятия светским искусством, чтобы не рассеивать внимание. Но база академических светских навыков в рисунке, живописи и композиции — незаменима.

Икона и картина отличаются друг от друга принципиально. Картина отражает мир дольний, его красоту и своеобразие, а икона — горний мир. И лишь тот художник, который живет жизнью Церкви и постоянно обращается к Богу, может писать иконы. Ведь икона — это воплощенная молитва, и необходимо, чтобы она была неформальной, осознанной, прочувствованной, молитвой сердца.

Для учащихся-иконописцев великое благо, что наша школа расположена в Лавре, в действующем монастыре. Чрезвычайно важно, что здесь они могут находиться в такой душеполезной среде настоящего русского монастыря. Если иконописец в процессе работы будет молиться, то и созданная им икона поможет обрести подлинно молитвенный настрой. Смысл работы иконописца именно в этом, а не просто в создании изображения, канонически и художественно безупречного, но не затрагивающего глубин сердца других людей.

Иконописец должен прочувствовать и понять глубину образа, к написанию которого приступает. Иначе икона будет пустой и не поможет молящемуся. При написании списков с чудотворных икон иконописец сугубо призывает благодать Божию. Бывало, что весь монастырь молился о написании иконы. Например, когда афонский иконописец писал список с чудотворной Иверской иконы Божией Матери для Руси, то он взял на себя особый молитвенный подвиг и строгий пост, и весь монастырь молился за него.

Конечно, если храм расписывает человек верующий, но не церковный, тут можно надеяться только на то, что Господь управит его рукой. Но я не раз сталкивался с тем, что хороший светский художник, хороший скульптор, когда берется за церковную тему, как будто теряет профессионализм.

— Чтобы написать икону, глядя на которую в душе возникала бы молитва, а не просто картину религиозного содержания, нужно в полной мере жить Церковью?

— Верно. И прежде всего должно присутствовать осознание того, что здесь, на земле, мы временно. А поскольку после грехопадения человеческая природа искажена, то наша задача здесь — понять свою искаженность и то, что без Бога, без Спасителя мы не совершенствуемся, а часто просто пропадаем. Если это ощущение в человеке есть, то он будет глубоко и по-настоящему молиться. И неважно, насколько он богословски грамотен. Важно, чтобы присутствовало непрестанное покаянное чувство и обращенность к Богу. Это и есть самое главное.

— Состояние, о котором Вы говорите, можно наработать, посещая храм, читая духовную литературу, или это то, что даруется не каждому?

— Человек должен уготовиться на труд, и только понуждающие себя к этому могут спастись. Посещение храма может помочь обрести благое состояние на какое-то время, но важно, чтобы и вне храма человек молитвенно трудился, пытаясь понять себя. Стояние в храме может даже пойти в осуждение: человек приходит в храм и уходит из него не наполненным духовно. Хотя, думаю, нечасто всë же такое случается. Благодать — дар, который без труда не обрести.

— В разное время художник вдохновляется манерой письма и учится у разных мастеров, но, может быть, кто-то из иконописцев Вам ближе?

— Я всеяден, по большому счету. Древняя икона — она безымянная. Есть иконы, которые нравятся больше, есть — меньше. Андрей Рублëв — конечно. Феофан Грек. Есть замечательные иконы XIV века, удивительные совершенно, но кто их написал — неизвестно. Иконописцы по-настоящему глубоко молились — по силе молитвы, наверное, получается великое произведение.

— Творческие терзания, сродни тем, что показаны в фильме Тарковского «Андрей Рублëв», приходилось переживать?

— Понимаете, показанные там терзания — писать или не писать «Страшный суд» — непонятны человеку, который живет жизнью Церкви. Православный человек каждый день должен быть готов умереть и предстать перед Судией. Напоминание об этом Суде для него не может быть трагичным, пугающим. Это рубеж, который, может быть, страшно и болезненно переходить, но это не трагедия. Мы осознаём, что смертны, и память об этом важна для христианина. Помня об этом, человек меньше грешит. Иногда мы забываем, что живем не только здесь, где мы временно, но мы граждане Неба. Терзания, показанные в фильме, о котором Вы спрашиваете, — скорее всего собственные переживания автора фильма, а не то, что мог испытывать преподобный Андрей Рублëв.

— Вы с самого начала, еще в советское время, готовили себя к служению в Церкви?

— У меня была православная семья, и это способствовало моему становлению. Православный уклад жизни был естественным. Школьные товарищи — пионеры, комсомольцы — относились ко мне довольно спокойно. Может, не понимали, но явной агрессии не проявляли. Папа немного пытался в свое время рисовать, и у меня родилось желание рисовать. Отец назвал меня Григорием в честь своего рано умершего отца. Надо было выбирать между двумя святыми, которых чествуют в ближайший ко дню рождения день, — преподобным Григорием, иконописцем Печерским, и преподобным Григорием Синаитом. Отец спросил у инока, который пользовался авторитетом духовного человека, и тот сказал, что надо крестить в честь русского Григория. Так моим небесным покровителем стал иконописец Григорий. Видите, всё неслучайно, всё промыслительно.

Я обучался в Перми на художника-оформителя, а затем поступил в Московскую духовную академию. А когда открылась иконописная школа, я принял постриг и остался при Академии трудиться в иконописной школе.

Наша школа развивалась в первую очередь на основе иконописного опыта матушки Иулиании (Соколовой), которая в начале прошлого века училась у местных иконописцев и реставраторов. Ее иконописный кружок можно назвать предшественником нашей школы иконописи. Хотя тогда одной из основных задач было образование духовенства: в семинариях не изучали церковное искусство как таковое.

Матушка Иулиания показывала стиль древней иконописи, говорила, что язык древней иконы важен хотя бы потому, что человек в храме видит: здесь Царствие Небесное. Икона об этом недвусмысленно говорит. Для матушки это было важно. Она сама писала по-разному, но ближе для нее все-таки было русское искусство XIV–XVI веков. Причем она очень тонко чувствовала ансамбли. Допустим, ее иконостасы в трапезном храме Троице-Сергиевой Лавры учитывают, что там лепнина XVIII века, живопись XIX-го, хотя, конечно, она писала не в стиле XVIII–XIX веков.

Когда наша школа только появилась, в ней преподавали ученики матушки Иулиании и ученики ее учеников, среди которых были внучатая племянница матушки Иулиании Наталья Евгеньевна Алдошина, Екатерина Сергеевна Чуракова. Сегодня уже несколько выпускников нашей школы преподают у нас иконописание.

— Ученики иконописной школы сначала получают светское базовое художественное образование?

— Поступившие к нам делают первые шаги в иконописи, хотя в изобразительном искусстве зачастую уже не новички. И вот такой важный момент: если приходит учиться активно работающий иконописец, мы очень серьезно думаем над тем, сможем ли помочь ему. Ведь человек, возможно, уже приобрел какие-то ремесленные навыки, которые он не сможет преодолеть. Надо постараться понять, есть ли у него не просто творческий потенциал, но и желание отказаться от каких-то своих наработок, преодолеть творческое «я». Это непросто. Я знаю, что человек, имеющий уже художественное образование и практический опыт, не всегда может воспринять иные изобразительные принципы и подходы. Я наблюдал случай, когда человек не смог преодолеть себя, и он просто ушел из нашей школы. Важно помнить, что профессиональные навыки могут помочь в работе над композицией и цветом, но в то же время нужно суметь отказаться от них. И этот шаг требует духовной зрелости.

Ежегодно мы выпускаем около 20 человек, и, конечно, они возвращаются в свои епархии, работают в разных храмах на росписи. Этот вид работ не привязан к месту.

Кто-то из выпускников преподает иконописание у нас в школе, в Свято-Тихоновском университете, в иконописных школах при семинариях и духовных училищах разных епархий. Кто-то работает в иконописных мастерских — епархиальных, монастырских. Больших проблем с работой у выпускников пока не было. Хорошие иконописцы востребованы. Были случаи, когда к нам в школу обращались заказчики в поиске мастеров, способных выполнить роспись храма или иконостас в ближайшее время; мы понимали, что в данное время все они заняты работой, и даже затруднялись кого-либо посоветовать.

— Работы по благоукрашению храмов, которые выполняют выпускники школы и их ученики, — своего рода «знак качества». Но бывает, за дело берутся случайные люди, непрофессионалы. Кто-то смотрит за качеством росписи храмов?

— Считаю, что Общецерковная комиссия должна иметь больше полномочий и разбирать принципиальные вещи и самые значимые ансамбли. В некоторых епархиях действуют местные комиссии, рассматривающие крупные проекты: росписи храмов, создание самого храма и ансамбли иконостасов. Понятно, что каждую икону рассматривать невозможно. В любом случае ответственность лежит на священнике, заказчике. Кое-где есть специалисты, которые отвечают за сохранность исторических памятников и смотрят, чтобы в этих храмах-памятниках не появились росписи, которые испортят общий вид.

Сейчас уточняются полномочия и задачи Общецерковной комиссии, но до конца эта система не выстроена.

В комиссиях, где всё это более-менее работает, всегда есть духовенство с художественным образованием, которое в состоянии дать адекватную оценку, как и музейные работники, работники сферы культуры.

Особенное внимание должно быть, если какая-то новая бригада появилась, новые мастера; может быть, даже в смысле решения появилось нечто новое, — это надо посмотреть внимательнее. От регулирования в разумных пределах стало бы только лучше. Но не должно быть бюрократии. Должна всë же быть свобода — и даже право — на ошибку.

— Если бы Вам предложили вдруг: «Выбирайте, в каком храме служить», — какой век Вы бы выбрали?

— Думаю, от храма, где сохранился или воссоздан XVIII век, я бы отказался. Игривый, закрученный барочный стиль не помогает мне молиться. Мы иногда служили здесь, в лаврском Смоленском храме, и замечательно, что в церковь при восстановлении Лавры перенесли иконостас XVIII века. Это гармоничный и красивый ансамбль, но в этом храме почти нет икон, на которые можно молиться: настроение находящихся там икон другое. Молящиеся не смотрят на иконы.

Неслучайно в XVIII–XIX веках часто молились, потупив глаза. Потому что молиться на икону, больше напоминающую светскую картину, невозможно.

Настоящая икона — это мир Горний.

Когда монахиня Иулиания создавала иконы придела в Трапезном храме Лавры, то, конечно, учитывала существующее убранство: храм XVII века, но в самой трапезной лепнина и живопись еще более поздние. Естественно, что в этом окружении писать в цветовом строе образов преподобного Андрея Рублëва или Дионисия неправильно. Не было бы гармоничного сочетания с интерьером. В итоге матушка писала иконы в цветовом соотношении, более близком к XIX столетию, чтобы они не выбивались из общего строя. Этот пример показывает, что, если можно приблизиться к древнему православному искусству, желательно это сделать. И в древности на абсолютное единство стиля не обращали такого уж пристального внимания. Икона не должна была мешать восприятию храма, не должна была казаться в нем инородным телом, но и не более того.

— Иконописный канон меняется с течением времени, и, например, стиль XIV века не спутаешь с XVII веком. А что принес в иконографию XX век, XXI-й? Образы новых святых?

— Искусство всегда было зеркалом своего времени. Другое дело, что уже в XVI веке есть обращение к памяти древности. Очевидно, что какие-то иконы созданы с оглядкой на какое-то определенное время. Неизбежно, когда человек, изучив и научившись, создает авторское произведение.

В XX веке многие пришли в храм через икону. Наша школа занимается освоением древнего опыта. Глубина Православия и глубина культуры влияют на человека через икону на уровне сознания и подсознания, даже если он что-то не понимает.

При написании образов святых новомучеников есть вопросы иконографические, касающиеся атрибутики, одежды, похожести. Непохожесть лика может стать препятствием для соединения с первообразом. Трудно молиться перед неудачным, непохожим образом. Вспомните иконы святителя Николая. Они все разные. Тем не менее мы всегда узнаем его, даже без подписи. Потому что есть понимание личности святого, которое складывалось веками. В этом смысле удачно написать нового святого — непростая задача.

XVIII и XIX века с их невниманием к богословию иконы, к смыслам в отношении одежд и атрибутов оказали влияние на современное иконописание. Иконы могут быть в определенном смысле непродуманные. Категорически неудачной мне кажется, например, икона «Чернобыльский Спас». Мне не нравится ни одна из икон Богородицы «Воскрешающая Русь». Не нравится не только потому, что у нее сомнительный источник, но само решение иконы вызывает вопросы: изображена Богородица и множество храмов внизу. И совсем нет людей. Для чего эти храмы? Для кого эти храмы? Ведь главное — воскресение души человеческой. В этом смысле образ неудачный.

Начиная со второго, третьего курса, мы в школе даем задания на самостоятельное решение иконы. Сегодня создаются новые иконописные произведения. Вдохновение иконописцы ищут в древних образцах, а создают что-то свое, новое в графике, рисунке, цветовом строе.

Я не вижу, чтобы сейчас в искусстве вообще происходило принципиальное развитие. В ХХ веке дошли до отрицания, до «Черного квадрата», до экзальтирующих перформансов. Художник, пытаясь идти к жизнеутверждающей живописи, так или иначе опирается на предыдущий опыт. И если в художнике светском или церковном идет процесс переосмысления опыта, то это всё равно держит его в рамках традиций.

— Вы согласитесь, что «Черный квадрат» — переворот в мировом искусстве?

— Я не очень хотел бы затрагивать эту тему. Если коротко, считаю, что это, в общем, разрушение искусства. Понятно, что какие-то смыслы там есть. Но вместо того, чтобы являть прекрасное, это полотно всё же работает на разрушение. Мало кто это понимает. Слишком много эмоций.

— Что мешает современному храмовому искусству?

— Спешка. Стремление всё сделать дешево и быстро. И падение уровня художественной подготовки, культуры.

— Есть ли творческая конкуренция среди ваших учеников-иконописцев?

— Здесь другое. Речь не о конкуренции. Безусловно, кто-то показывает лучшие результаты, остальные тянутся за ним. Все студенты — один живой организм, как семья, где успехи одного помогают другому. Удача соседа вдохновляет, радует и помогает другим. На защиту дипломов к нам в школу стремятся приехать иконописцы из Москвы, Подмосковья, из более дальних уголков страны, чтобы посмотреть и порадоваться за своих братьев и сестер.

— Сейчас такое время, что строить планы не приходится. Но остается надежда на то, что после отмены официальных ограничений жизнь постепенно вернется в привычное русло и состоится отложенная защита дипломов выпускников иконописной школы МДА, и нам еще будет о чем поговорить.

— Надеюсь, скоро мы все сможем собраться на защите дипломов выпускников 2020 года и от души порадоваться их успехам.

С архимандритом Лукой (Головковым) беседовала Ольга Лунькова

И еще немного об отце Луке

Маргарита Проскурова, выпускница 1994 года:

– В самый первый год, когда отец Лука стал заведующим иконописной школой, в рождественские каникулы он с группой студентов поехал в Псково-Печерский монастырь. Старец Иоанн (Крестьянкин) сразу благословил отца Луку сослужить с ним Литургию, а потом очень тепло их принял у себя в келье. Расспрашивал про школу, много шутил. Щедро покропил их святой водой, особенно щедро отца Луку, так что он стал довольно мокрым. Старец сказал студентам: «Какой у вас отец заведующий смиреннейший!» Рассказывают, что отец Иоанн сказал отцу Луке быть для своих студентов не начальником, а отцом и «даже матерью». Что отец Лука впоследствии полностью исполнил, и студенты всегда это чувствовали и неизменно чувствуют по сей день уже более четверти века.

Анна Городяненко, выпускница 2000 года:

– Для человека современного, привыкшего к комфорту и не привыкшего к лишениям, скорее всего история моя покажется чем-то оторванным от жизни либо бесполезным. Иконописная школа при Московской духовной академии… Что такого особенного, чем она отличалась и отличается от остальных духовных и светских учебных заведений? Конец тяжелых 1990-х годов — это время моего поступления в иконописную школу. Надо учитывать эти обстоятельства: люди того времени не были избалованы ничем. Ни зрелищной индустрией, ни обилием заморских продуктов, ни даже лаской родительской любви. И, вероятно, именно эти обстоятельства способствуют духовному поиску, выдвижению на передний план духовных ценностей. И человек начинает ценить всё, что ему дается: от первого утреннего луча до валенок не своего размера, от чашки горячего чая до теплого дружеского приветствия…

Живые души в количестве 70 человек обитали в стенах иконописной школы к моменту моего поступления… Это теперь, будучи мамой четверых детей, я понимаю, какая огромная ответственность иметь в подчинении людей (неважно — детей или учащихся). И в чем же нуждались эти души? Само собой — в любви! Той самой любви, которая не превозносится, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине, долготерпит и — само собой — никогда не перестает.

Заведующий иконописной школой игумен Лука в достойной мере является ее носителем. Носителем и раздавателем той самой любви. С первого взгляда это было не заметно: администратор как администратор, одно слово — «заведующий». Батюшка и сам так называл себя в третьем лице: «А думать кто за вас будет? Заведующий?!» С другой стороны, он обладает уникальным даром: скрывать от него что-то бесполезно. Я всегда робела (и теперь робею) попадать под его чуткий испытующий взгляд, потому что заведующий — всё про всех ведающий.

Третья уникальная способность батюшки состоит в умении оказываться всегда в нужное время в нужном месте: будь то затянувшееся чаепитие вместо учебного процесса в мастерских либо душевные откровения сестер друг другу (а батюшка уже спускается со второго этажа в тот момент, когда главные откровения льются на первом). Но уж если кого скрутит тоска, доводящая до отчаяния, человек этот тут же наткнется на заведующего, который уже издали жестом руки приглашает к разговору по душам. Неутешенным не уходил никто. Батюшка умел радоваться с радующимися и плакать (в прямом смысле слова) с плачущими.

Благодаря его мудрому руководству я нашла свой путь в жизни, но это тема отдельного сочинения. Полагаю, далеко не только я одна. Хочу добавить, что заведовать душами художников, стало быть — людей с чудинкой, весьма амбициозных, — под силу далеко не каждому: тут, гляди, самому бы не чокнуться! Заботами заведующего иконописная школа при МДА была семьей, состоящей из разношерстных сестер и братьев с подлинным понятием братства и сестричества. И это ощущал каждый соприкасающийся с этой средой. Регентши завидовали нам: «Батюшка с вами носится как курица с цыплятами». Так оно и было.

Помню об очередной поездке по святым местам с батюшкой на выходные дни. Вереница пестрых иконописцев растягивается от Лавры до смотровой площадки, двигаясь к вокзалу. Отец Лука семимильными шагами забегает вперед, чтобы согнутым пальцем пересчитать своих цыплят. У билетной кассы звучит голос заведующего: «Семьдесят детских!» И шумок в ответ басистых голосов: «Ну, ба-атюшка…» Ответ заведующего: «Ну вы же дети!» — будет эхом звучать в моей душе далеко после. Это ответ на недоуменно-недовольные взгляды моих собственных подросших детей, озадаченных иногда излишней материнской заботой…

Великий пост. В столовой учащимся дают рыбу, но некоторые, жаждущие сугубых подвигов, отказываются от нее и постятся строго. Своим слабым здоровьем я уже успела прославиться в иконописной, о подвигах не мечтала. Потому была удивлена видом разъяренного заведующего, влетевшего в мастерские, обхватившего мои уши, грозящие оторваться под напором «массажа». «За что?!» — успела выкрикнуть я, пока искры не вылетели из глаз. Впрочем, тот же вопрос повторяли окружившие плотным кольцом сестры. «Она рыбу не ест!» — оторвался батюшка от моих ушей, дав им шанс на выживание. «Батюшка, ем я рыбу!» — сказала я с обидой. «Да ей надо есть всё! А то она у нас помрет!» — вскрикнул батюшка, предотвращая недоумения в народе. О своем заболевании диабетом на тот момент я не догадывалась даже по регулярным обморокам, а заведующий вынес вердикт лучше любого врача. А мои незаслуженно намятые уши вполне заслужили этот массаж по неведомым мне поводам, о которых ведал заведующий.

Зима. Мороз –33С°. Людям, приехавшим из Молдавии и Украины, особо тяжело. Меня мороз уложил в изолятор на три дня с диагнозом «вегетососудистая дистония». По выходу из изолятора бегу со всеми к батюшке, который раздает теплые вещи, оставшиеся от прежних выпускников (повторюсь для современных молодых людей о тогдашнем отсутствии понятий брендов в одежде и обуви). Теснюсь за спинами высоких братьев сокурсников. Батюшка достает валенки (это роскошь). Братья в нетерпении ожидают своего часа, тут звучит голос заведующего: «Женский размер! Братья, размер женский!» Морозное солнце кажется ласковым от мягкого тепла в ногах. Их тяжело переставлять. Но о том, что 45-й размер — совсем не женский, думать не хочется. Я улыбаюсь и вижу батюшку, идущего по дорожке Академии. «Ну как?» — спрашивает. Моя блаженная улыбка — лучший ответ. «То-то, как дома!» — подытоживает батюшка, убегая, и мое сердце ёкает при воспоминании о доме, хотя ненадолго. Потому что теперь здесь, в иконописной, как дома. И такую заботу, уверенно могу сказать, испытывал каждый учащийся…

Через лет 15 после окончания школы случилось мне помогать своему мужу делать заказ в иконописной, рядом с братской мастерской. Двое братьев заносили стол в дверной проем. Из-за неслаженности движений они не вполне справлялись, и тут же получили укор подлетевшего заведующего: «Никакой соборности нет!». Да, батюшка всё тот же. И любовь, которая никогда не перестает, всё та же. А если нет в людях соборности, то ведь не только стол в дверь, а никакое испытание благополучно не пройдет, вся жизнь может боком выйти. Наш дорогой батюшка — всё тот же носитель Христовой любви, и его цыплята собираются на все его дни Ангела на чаепития. Молитва батюшки как молитва матери: не раз спасала многих в трудных жизненных обстоятельствах.

Батюшка поворачивает на меня свой долгий испытующий взгляд, и я опускаю глаза. Думаю: «Отчего?» Да оттого, что пока мало во мне той любви, которая никогда, по слову апостола Павла, не перестает.

Галина Проскурова:

– Мои воспоминания приходятся на тот благостный период, когда еще не было интернета и мобильной сети. Хотя, я уверена, та творческая среда внутри школы мало чем изменилась, но в те годы мы попадали в чудесный мир, совершенно отличный от окружающего и невиданный нами. В мир всецелой погруженности в иконопись, творчества, совместных богослужений, трапез и молитв. Это всё очень сближало нас всех и роднило. Конечно, всё это, безусловно, благодаря и личности заведующего школой отца Луки. Совершенно неординарного человека живой веры и любви.

А преподаватели?! Вообще, в школе каждый человек удивителен! Мне очень повезло учиться у Анны Владимировны Зданович — чуткого педагога, умеющего всегда найти путь к каждому студенту, раскрыть его способности и всегда поддержать! В процессе обучения иконописи, да и любого другого предмета, это очень ценно.

О школе можно много вспоминать. Сейчас много источников, из которых можно узнать о ее внутренней жизни и дистанционно приобщиться к ней, во многом мы видим открытость. Но она всё равно остается каким-то особым учебным заведением, со своим миром, своим укладом. И, конечно, уровень работ — он действительно высок и по красоте исполнения, и по мастерству, и по внутреннему содержанию.

Мария Глебова, старший преподаватель ПСТГУ и МГАХИ им. В.И. Сурикова:

– Я училась в иконописной школе в 1992–1995 годах. Когда я поступила, отец Лука был помощником заведующего, школа была очень маленькой, всего 2 курса. Меня поразила теплая и добрая атмосфера, которая создавалась отцом Лукой. Удивило его мягкое и деликатное отношение к учащимся.

Он никогда не делал замечаний, не одергивал, а очень тепло, внимательно и деликатно относился к нам. Это, конечно, очень располагало к хорошему поведению, и становилось стыдно за свои нехорошие поступки. У отца Луки такая особенность — молчанием вразумлять, кротостью увещевать.

Отец Лука очень хороший организатор. В то время был очень неровный состав учащихся, многие только воцерковлялись, имея за плечами светскую жизнь. Чтобы учащиеся правильно себя вели, он выделял с курса самых молитвенных и богобоязненных, которые воцерковлены давно, и ставил их старостами курса, давал им распоряжения, а они, можно сказать, воцерковляли и воспитывали своих однокурсников. Позже многие из них остались работать помощниками заведующего в школе. И так потихоньку строилась духовная жизнь школы.

Также отец Лука, сам имея художественное образование, много участвовал в творческом процессе создания икон, поддерживал все наши творческие поиски и открытия. Я, например, рано просыпалась и бежала в мастерскую, рисовала до отбоя, иногда пропустив обед.

В Лавре всё способствовало самоуглублению, созерцанию и творческому полету, и атмосфера в школе была творческая, молитвенная. Никогда потом я этого не испытывала с такой силой. Мы были очень счастливы жить в Лавре в нашей дружной иконописной школе. Все выпускники школы воспринимаются мною почти как родственники — настолько мы чувствовали себя единой семьей.

Когда я выпустилась из Лавры, мне очень хотелось остаться там работать, но отец Иоанн (Крестьянкин) благословил меня трудиться в Москве в Православном Свято-Тихоновском университете. Я стала преподавать иконопись. Было очень трудно, и я просила помощи и совета у отца Луки, он мне очень помог, делился своим опытом и мудростью. Давал иконописные образцы для копирования. Позже школа стала создавать образцы иконописи для всех вновь открывшихся иконописных школ. И подобно тому, как преподобный Сергий посылал по всей Руси своих учеников, обучив их духовной монашеской жизни, что послужило воспитанию и просвещению нашего Отечества, так и мы, воспитанные Лаврой и замечательным отцом Лукой, с образцами иконописания, с программами обучения распространились в России и за рубежом и основали иконописные классы и школы.

Background information: 

Архимандрит Лука (в миру Григорий Анатольевич Головков) родился в Перми. Отец его, Анатолий Григорьевич, окончив Саратовскую духовную семинарию, служил иподиаконом, пел в хоре, совмещая это со светской работой; был казначеем кафедрального собора в Перми; вел храмовое хозяйство. Мать, Анна Васильевна, трудилась в епархии, пела в церковном хоре. Младшие братья: Марк (Головков) — митрополит Рязанский и Михайловский, глава Рязанской митрополии, управляющий Будапештской епархией, председатель Патриаршей наградной комиссии, член Межсоборного присутствия Русской Православной Церкви; Владимир Головков — протоиерей.

Отец Лука с 1991 года — помощник заведующего, а с 1993-го — заведующий иконописной школой при МДА. С 2 сентября 2019 года — декан иконописного факультета МДА.

The MThA Press Office/Pravoslavie.ru