Об Академии Веры, мультфильмах о Христе и языке современной проповеди

Начнем с того, что у нас, особенно у людей церковных, есть такая иллюзия, что мы понимаем тексты, которые были написаны в среде античной. Я слышал такое мнение, что святитель Иоанн Златоуст, к примеру, является моралистом. Потому что люди, которые читают его тексты, они видят в них какое-то морализаторство и обвиняют его в морализме. Но, между тем, человеку, глубоко изучающему эти вопросы, становится понятно, что проповеди Иоанна Златоуста были обращены к простой публике, которая его отлично понимала, и он находил отклик у тех людей, к которым он обращался. И с этим связана его огромная популярность.

Или особенно близкий пример – тексты святого Августина Блаженного. Кажется, как будто он написал это вчера, и создается впечатление, что я понимаю, о чем он говорит. Но ведь Августин стал одним из последних авторов поздней античности, заложив основание средневековья. И то, о чем он говорил, кажется понятным и написанным вчера, нам кажется, что мы можем это прочесть и понять. Я знаю, что Стивен Хокинг цитирует Августина в своей диссертации, но в таком контексте, в котором Августин вряд ли говорил бы об этом. Поэтому интересно начать наш разговор с вопроса о языке. Не языке, как лингвистической конструкции, а языке, как механизме передачи мысли от одного человека другому. Ведь речь идет не только о языке предыдущих поколений, а даже сейчас нам тяжело друг друга понимать. Говорят, что это знамение нашего времени в том, что люди используют разные языковые конструкты, и они не вполне могут друг с другом коммуницировать, передавать свою мысль полноценно, полновесно. Одни что-то говорят, а другие воспринимают это совсем иначе. По большей части об этом наш разговор. О том, как одни говорят что-то одно, а другие это воспринимают немного иначе. 

Первый вопрос будет относиться к самой Московской духовной академии, чтобы ввести в курс, о чем идет речь. Интересно знать ваше мнение. Что такое Московская духовная академия? И какую она несет роль? И какой вообще смысл в богословском образовании, богословской науке? Не углубляясь слишком в подробности, а широкими мазками, чтобы было понятно всем.  

Если описать широкими мазками, что такое Московская духовная академия и какую роль она играет в жизни Церкви – да и за её пределами – я бы предложил такой образ. Церковь – это Тело, где Академия – “костный мозг”, который продуцирует клетки – самое главное, самое важное для жизни всего тела. Ведь без постоянно рождающихся новых клеток любое тело, даже будучи молодым, обречено на быструю смерть! Поэтому роль МДА как важнейшей составляющей всего духовного образования трудно переоценить: те импульсы, которые в ней рождаются, затем откликаются в жизни всей Церкви. С чем это связано? От того, какую тональность усвоят наши студенты –  будущие священники, зависит, чем они будут жить, оказавшись на приходах. Какую миссию они будут выполнять? Руководствуясь какими глубинными установками они будут общаться и с прихожанами, и с нецерковной средой, с которой сегодня естественно каждый священник – хочет он этого или не хочет – будет общаться?

И, я думаю, поэтому сегодня для нашей Академии проблема языка должна стать ключевой. Мне кажется, что самая опасная вещь в нашей духовной жизни – это самовлюбленность, самодостаточность. Вот человек барахтался в страстях в миру, а потом вдруг выскочил на некий островок, на котором пальмы растут, солнышко светит, родничок со свежей водой. И говорит: «Ура! Я нашел самое главное, самое ценное для меня!» А вокруг остальные тоже барахтаются. Он берет и огораживает этот островок частоколом, заводит цепных собак, после чего говорит: «Только попробуйте нарушить мою тишину, мое уединение и всё моё благословенное жительство! Главное, что мне теперь – хорошо! Ну а то, что вам, ребята, очень плохо – это ваши проблемы, извините! Я тоже не быстро сюда попал! Так что сами ищите свои островки!»…

Об этом ещё в начале ХХ века  писал священник Павел Флоренский. Он говорил, что мы похожи на владельцев сундука, ключ от которого сами потеряли и даже не пытаемся его найти. Но мы абсолютно уверены, что мы-то богатые, потому что мы же на сундуке сидим. Он же не может быть пустым! И дальше мы рассказываем, какие там драгоценности, бриллианты, огромное количество серебряных и золотых монет. То, что эти монеты не работают, нас не сильно беспокоит. Главное, сундук – наш! То, что мы не можем пустить эти деньги в дело и получить с этого прибыток – нас это тоже не волнует: все эти движения и  рискованы, и опасны – вмиг можно всё потерять!

Притча о талантах в этом контексте приобретает особое значение:  наше отношение к традиции, к тому языку, на котором мы привыкли говорить, очень напоминает позицию героя из этой притчи, который берет талант, эту дорогую монету, заворачивает ее в тряпочку, чтобы она не испортилась, и убирает куда подальше. Для того, чтобы потом, когда придет Хозяин, бросить Ему в лицо и сказать: «Смотри, я ее законсервировал, держи – Твоё!»

А по большому счету,  Хозяин несет убытки, потому что время работает против него! Однако про это уже ленивый раб не думает. И сегодня, как мне кажется, замечательно, что преподаватели нашей Академии, причем с разных кафедр, активно занимаются вопросом поиска языка, на котором мы могли бы донести то самое главное, то любимое, то сокровенное, очень значимое для нас, чем мы обладаем в Церкви. И очень радостно, что в этом нам помогает Радио Вера, на котором наши преподаватели уже на протяжение многих лет ведут различные передачи. Это и комментарии на Евангелие, различные авторские программы. Работая на радио, хочешь-не хочешь, но неизбежно входишь в живое соприкосновение с аудиторией, которая начинает задавать тебе вопросы. Наличие этой обратной связи вынуждает тебя иначе смотреть на сам подход к манере речи, к поиску образов, к актуализации того, о чем говорит Евангелие.

Например, Евангельские комментарии сегодня доступны не только в виде радиовещания, но и через социальные сети и мессенджеры. Там люди начинают задавать вопросы. Им что-то непонятно в определенном комментарии. Они пишут: «А вот почему это так?», «А на самом ли деле это так?», «Какое отношение это имеет к моей жизни?», «А правильно ли я понимаю, что, если руководствоваться в моих поступках этими словами, должно получиться вот так?». По мере возможности, отвечая на эти вопросы, начинаешь понимать, что «ну да, я вот, конечно, сказал и это было красиво, но это из какой-то виртуальной реальности». Или наоборот: «ага, вот это зацепило человека, по-другому развернуло его переживания».

То, что самые важные и ответственные работы на Радио Вера проводятся именно нашими преподавателями – хороший показатель качества тех процессов, которые происходят в МДА. Оказалось, наши преподаватели вполне профессионально пригодны для такого вида деятельности, хотя и не имеют соответствующего “профильного” образования в области журналистики и радиовещания. Конечно, всё это постоянный поиск, конечно, это только вхождение в пространство, для нас достаточно непростое, непривычное, но главное, что процесс уже идет. Не только на Радио Вера, но и в других изданиях – как печатных, так и интернет – наши преподаватели ищут  язык,  который был бы для нашего современника удобовоспринимаем.

Одним из таких проектов является «Академия веры» – просветительская платформа нового типа, которая сегодня активно набирает своих сторонников. Кроме заинтересовавшихся, появляются и недоумевающие, а иногда даже откровенно возмущённые самим фактом такого  проекта, что для меня является хорошим подтверждением правильности самого проекта. Мы попали в какую-то очень важную и поэтому настолько болезненную точку. Когда я слышу крайне эмоционально заряженную реакцию, конечно, приходит мысль: «Ой, а может быть и правда мы чего-то не то сделали? Может быть мы совсем не в ту сторону пошли?» И, знаете, мне здесь помогает совет одного моего друга,  человека с большим духовным опытом, – «любой рост возможен только через боль, через мужество преодоления боли»!

Никакой хороший тренер не остановится, когда его воспитанник начинает плакать и жаловаться, что он устал и невыносимо сильно болят ноги. И вообще он больше так не может, потому что в изнеможении от бесконечных тренировок! Хороший тренер сумеет найти правильные слова, он сумеет его поддержать, взбодрить. Потому что понимает: прорвавшись через эту боль, он сможет подняться до той высоты, на которую хочет вывести тренер. Я думаю, сейчас Господь Бог выступает в качестве такого Тренера для нашей Церкви. С каждым годом очень сильно меняется контекст, в котором мы свидетельствуем о Христе. За тридцать лет свободы мы прошли через определенные, четкие срезы отношений к Церкви. Если сначала это было отношение испуганно-восторженное, когда ты сталкиваешься с чем-то новым, к чему даже и не знаешь, с какой стороны подойти. Кто-то решает держаться подальше, а то вдруг что-то там “закоротит”, “взорвется” или другим образом негативно на тебя подействует!

Потом был этап выстраивания отношений, приглядывания, заглядывания в Церковь, узнавания. Вот мы сейчас уже вышли из этого этапа и переходим на следующий – этап разделения. Сегодня трудно удивить простого российского обывателя тем, что приближается праздник Пасхи. Никто не увидит в этом особого информационного повода. А вот дальше начинается самое интересное: либо люди сознательно это игнорируют, либо они включаются и становятся, тем или иным образом, частью этого большого православного пространства. То есть сейчас идет процесс разделения, расслоения. И пока – насколько я могу наблюдать – тенденция скорее настораживающая, нежели вдохновляющая. Перестают работать те формулы и методы, которые двадцать лет тому назад считались абсолютно безупречными.

Какое-то время назад некоторые люди вполне искренне могли думать, что ребенок, отправленный родителями в православную гимназию и на протяжение одиннадцати лет изучающий Закон Божий и другие подобные дисциплины, просто обречен на благочестивый итог. Он уже не сможет, закончив школу, идти блудить, колоться, пьянствовать, заниматься всякими разными греховными делами. Собственно говоря, родители ради этого и отдавали детей в такое специализированное учебное заведение. По факту, сегодня мы должны честно признать: все то, о чем в самом страшном сне не могли и помыслить родители, вполне может реализоваться очень скоро после получения отличного аттестата, и никаких гарантий нет. 

Человек, который имел возможность общения с церковной средой и видел ее с разных точек зрения, мог приобрести очень крепкую мозоль на своей душе, через которую нелегко пробиться. Если религия превращается в некую идеологию, она неизбежно ведет за собой огромное количество проблем, которые связаны скорее с формой, но накладывают отпечаток и на содержание. И если для ребенка в результате обучения религия стала формой идеологии, мы получаем крайне опасный продукт, с которым взаимодействовать будет весьма непросто. У него уже сформировалось внутреннее отторжение того, что связано с Православием, с Церковью, с религиозной идеологией. У него устойчивые шаблоны восприятия, через которые он видит все, что происходит. И подобных людей сегодня становиться все больше. На мой взгляд, пришло время серьезно задуматься православным педагогам,  учителям воскресных школ, всем, кто занимается вопросами религиозного образования и просвещения, над сменой парадигмы образовательного процесса. Вчерашние победы – если даже поверить, что они всё-таки были – сегодня уже не работают. И надо иметь мужество это признать.

Сколько бы мы не говорили о том, что «мы сделали все, что хотели, все, что нужно было, но грех человека неистребим, человек выбирает плохое…» Надо честно признать, что если ребенок ходит в музыкальную школу, проходит 6-7 классов обучения и на выпускном экзамене не может сыграть простейшую пьесу, едва ли корректно говорить о том, что этот ребенок – неисправимый лентяй. Скорее всего в  музыкальной школе есть проблемы с преподавателями, которые не могут ни донести до ребенка красоту игры на музыкальном инструменте, ни убедить его, что надо регулярно заниматься, ни мотивировать его к тому, чтобы он достигал вполне реальных поставленных задач. Значит, проблема прежде всего в самой музыкальной школе, а не только в ребёнке!

Я не торопился бы говорить, что у нас очень все плохо, что у нас беда. Но сегодня налицо определённое разряжение, некий вакуум, который, как мне кажется, неизбежно придется заполнять тем молодым студентам, которые сегодня у нас учатся. И я не могу сказать, что нам как преподавателям, как педагогам, самим вполне понятно, что должно поменяться, и где найти самые эффективные работающие технологии донесения христианской проповеди до современного человека.

Вот Вы упоминали святых отцов: свт. Иоанна Златоуста, св. Августина Блаженного. Почему эти люди вошли в историю христианской письменности? Ведь кроме них было огромное количество людей, которые тоже свидетельствовали о Христе. Мне кажется, что главная их сила заключалась в предельной искренности и адекватности. Искренности как способности описывать и доносить до других пережитый лично тобой опыт общения с Богом. Адекватности – способности вписать этот опыт в ту знаковую систему, в которой жили их современники.

И вот сейчас, хотим мы этого или не хотим, нам приходится “загружать” себе эту операционную систему того периода жизни: средневековья или античности, в которой они жили и в которой они проповедовали – чтобы считать те послания, те смыслы, которые находятся в их трудах. Но ведь ситуация сегодня точно такая же! Нам надо научиться не просто считывать их смыслы, но искать способы, чтобы одеть их в такую “упаковку”, которая сегодня будет нормально принята нашими современниками. И я думаю, что здесь очень интересное поле для научной деятельности, для различных экспериментов, для поисков, ошибок и находок. Если мы этим путем не пойдем, то, боюсь, что мы можем превратиться в такой музей, в который можно заглянуть один раз в год. Но, переступая порог этого музея, на выходе вы понимаете, что в вашей жизни от этого ничего не меняется, и что живёте вы, слава Богу, дома, а не в музее.

Вопрос, как заведующему кафедрой Богословия. Что такое современное богословие? Чем вообще занимается кафедра? Чем занимаются современные богословы? Какая богословская проблематика перед ними стоит? Какие исследования они проводят? Как они осмысляют современность? Какая деятельность считается насущной?

Я совсем недавно был назначен на должность заведующего кафедрой Богословия и понимаю, что на Ваш вопрос очень сложно однозначно ответить. Отчасти это связано с тем, что сама кафедра, как структурное подразделение Академии, очень неоднородна. По факту в ней находится несколько научных направлений: богословие как таковое, патрология, философия, апологетика, в самом широком понимании, и религиоведение. То есть фактически пять направлений, самостоятельных научных дисциплин, научных областей. Они каким-то образом оказались все вместе. При этом мы понимаем, что, например, для патрологии безусловно требуется знание и профессиональное владение древними языками, а вот для современной апологетики — в общем-то не требуется. И, напротив, о какой апологетике можно говорить, если мы не знакомы с современной американской философией религии, например? Поэтому ситуация на нашей кафедре требует еще серьезного анализа, размышления и принятия какого-то стратегического видения, которого пока, на сегодняшний момент у меня нет.

На Ваш взгляд современное богословие чем должно заниматься? 

Вот если отвечать на вопрос, чем же должно заниматься современное богословие, я бы сказал так: богословие призвано научиться выстраивать мостик между современностью и тем, что было открыто нам Богом в откровении через Христа Спасителя. Откровение — это одна сторона, один берег. И другой берег – это та боль, которой пропитано тело современной цивилизации, современной жизни. Почему боль? Да потому, что мы видим, что сегодня крайне сложно нам продолжать удерживать себя на тонком острие между привычкой жить по-старому и неизбежностью будущего. Вот мы живем все в Сергиевом Посаде, а буквально в нескольких километрах от нашего города в одной из военных частей находятся криогенные установки, куда за огромные деньги помещают умерших людей с надеждой их разморозки и регенерации в каком-то отдаленном будущем.

Буквально на днях я общался с идеологом и одним из собственников этого предприятия, известным российским футурологом Даниилом Медведевым. Это была передача на Радио России. Я с большим удивлением для себя отметил, что его забота о будущем человечества гораздо более острая и искренняя, нежели та, которую я встречаю в нашей православной среде. Хотя, казалось бы, люди вообще нецерковные, у которых – с нашей точки зрения – иной уровень ответственности за все то, что происходит. Вдруг они задают такие вопросы, совершенно простые и очевидные, на которые у меня ответа нет. Например, вопрос обеспеченности питанием, пути решения экологических проблем и многое иное. Конечно, где-то у нас на периферии богословия это есть, но едва ли мы можем найти православного человека, для которого эти вопросы на самом деле являются основополагающими, о которых у него душа болит. Да не болит у нас об этом сердце! Почему? Потому что мы уверены, что знаем, как следует смотреть на этот мир! Когда помрем – нам уже будет все равно. Когда Второе Пришествие наступит – какая разница, ведь тогда все сгорит, будет новое небо и новая земля! Какой смысл на этой обречённой на погибель земле копошиться?

Но болит голова от того, в платочке она или нет?

Конечно, ведь это «настоящие духовные ценности». И вы знаете, мне даже стало стыдно – потому что меня особо не беспокоят проблемы тех людей, о которых думает он – человек из совершенно иной системы координат. Я озадачен проблемой собственного спасения и на окружающих смотрю в каком-то смысле как на условие моего личного спасения – а у него этой мотивации нет. Он просто думает о том, что мы сегодня можем сделать, чтобы наши потомки сказали нам большое спасибо.

Так вот, возвращаясь к вопросу о богословии. Мне кажется, что задача богословия сегодня – прорастать в ту актуальную боль, актуальные проблемы, которыми живет мир. И не для того прорастать, чтобы что-то оттуда забрать, а прорастать, чтобы наполнить теми смыслами, тем, в прямом смысле, Божественным светом, который  есть в христианстве.

Уже стала избитой тема богословского осмысления биоэтики. Ну и иных, ставшими клише тегов, которыми маркируют всё, что называется современным богословием. В корпоративном мире в прошлом году было принято говорить о блокчейне и BigData. Все говорили об этом несмотря на то, разбираются они или нет. Просто это модно, это тренд. Мне кажется такая же ситуация была с богословием, которое в какой-то период перешло в размышление о биоэтике и о ряде иных вопросов. На Ваш взгляд чем именно мы должны заниматься? Я услышал об экологии. 

Вы знаете, я думаю, что самый базовый и самый ключевой вопрос, который сегодня стоит перед богословием как таковым, – это вопрос «что есть человек?» Потому что человек не меняется. И мы, как люди православной традиции, утверждаем, что те же самый страсти, те же самые проблемы души, которые были у человека две, три, пять тысяч лет тому назад, остаются и сегодня. Но, с другой стороны, мы видим, насколько стремительно меняется среда обитания человека.

Приведу простой пример. Когда-то я учился печатать на печатной машинке. Это была механическая машинка, на которую надо было нажимать, прямо лупить пальцами с силой, от этого накачивались мышцы, приобретался навык. Когда я пересел за компьютерную клавиатуру, стало понятно, что благодаря наработанности этих мышц, я могу печатать в разы быстрее, нежели тот, кто начинал учиться на обычной клавиатуре. Когда я стал заниматься каллиграфией, я понял, что все технологии, начиная с самых древних и заканчивая современными, — это всегда двунаправленный процесс: делая что-то, мы неизбежно сами делаемся чем-то. И мы оказываемся, отчасти, заложниками того самого инструментария, которым пользуемся.

И здесь наше богословие занимает позицию либо реакционную, как Вы сказали по поводу биоэтики, либо сакрально-молчаливую. Мы понимаем, что, наверное, что-то происходит с современным человеком не то. Как однажды блестяще высказался Сергей Сергеевич Хоружий, “Человек сдвинулся”! В нем произошли какие-то глубинные подвижки, которые мы ощущаем, но не вполне можем их описать. Мы в какой-то внутренней растерянности. Так вот, когда мы, как богословы, не можем поставить точный диагноз тому, что же происходит сегодня с человеком, совершенно очевидно, что мы не можем выписать и адекватный рецепт, чтобы помочь этому человеку. Поэтому, на мой взгляд, сегодня крайне важной является тема осознания того, что происходит с человеком в информационном пространстве, в нашем техногенном мире.

Буквально на прошлой неделе, к нам пришла бумага от нового руководителя комиссии Межсоборного присутствия по вопросам общественной жизни, культуры, науки и информации митрополита Климента с просьбой подключиться к работе вокруг создания документа об отношении Церкви к современным информационным технологиям именно в антропологическом аспекте. То есть задача более чем актуальна! Но все подходы, все попытки собрать воедино те отблески понимания этого вопроса пока  успехом не увенчались. Так что одним из важных направлений, как мне кажется, является актуализация вопросов антропологии, вокруг которых, на мой взгляд, могут объединиться разные научные школы в Академии, и это будет очень полезно для будущих пастырей.

Перейдем к проекту «Академия веры». В интернете, да и не только там, есть множество мнений по поводу проекта «Академия веры». Мы следим за собственными соц. сетями, в которых мы делаем посев этих роликов, и видим большое понимание и благодарность за подобного рода проект. Но читаем и аналитику, видим все эти письма и статьи с пеной у рта доказывающих, как это плохо. Т.е. мнения разделились. Это понятно. Это нормально. Я читал как статьи, полностью критикующие всю эту идею, так и благодарственное письмо от Владимира Романовича Легойды, председателя Синодального отдела по информации. Расскажите коротко о том, что такое проект «Академия веры».

Проект «Академия веры» появился не на пустом месте. Это был результат нашего осмысления непростого пути формирования сообщества вокруг портала Богослов.ру. В какой-то момент мы поняли, что есть немалое число людей, которым было бы интересно погрузиться в богословскую проблематику, но при этом они, с одной стороны, не настолько отчаянные и рискованные, чтобы пойти в Церковь и начать процесс активного воцерковления, с другой стороны, у них нет времени и возможности, чтобы самостоятельно систематически разбираться во всех тонкостях православного веро- и нравоучения.

И таким образом сформировалось определенное видение, что надо создать принципиально новый ресурс. С одной стороны, он должен системно представлять информацию о том, что такое богословие, и постепенно вводить все более и более тонкие вопросы. С другой стороны, этот ресурс должен быть достаточно легким в формате подачи информации и, не побоюсь сказать, “вкусным”. Человек должен увлечься тем, что находится на этом ресурсе и как это представлено. Мы, конечно, сначала попытались найти некие аналоги как в русскоязычном сегменте интернета, так и на других языках, но ничего подобного мы не нашли. Есть большое количество образовательных проектов, но все они, как правило, связаны с различными гуманитарными науками, с литературоведением, искусствоведением, философией, но с православным богословием – нет. Такого аналога мы так и не нашли.

Тогда мы решили, уже посматривая краем глаза на другие подходы, разрабатывать свой собственный подход. В итоге появилась структура в виде четырёх уровней и сорока блоков. Внутри каждого находятся материалы, представленные в очень разных форматах. Это и короткие мультфильмы, это инфографика и очень коротенькие тексты, которые ближе к форме эссе, зарисовок, чем к тяжеловесным богословским  текстам. Это разные штрихи — интересные, необычные, неожиданные, связанные с этим вопросом. Это и игры, и тесты – все то, что позволяет удержать внимание.

Мне очень нравится высказывание одного мудреца, что “время дышит вниманием”. Наша задача — через это внимание удержать человека в образовательном пространстве, чтобы он постепенно почувствовал вкус к богословствованию, чтобы он понял, что, приходя в Церковь, не надо отключать свой мозг и превращаться в безмолвного  исполнителя любых указаний. Разве не Православие утверждает, что спасение возможно только при глубинном взаимопроникновении Божественной и человеческой воли?

Насколько удалось нам решить поставленные задачи – по этому вопросу мнения разделились. Есть люди, которые буквально “утонули” на нашем ресурсе и не могут успокоиться, пока не пройдут последний уровень. Но есть и другие люди, которые, только прикоснувшись к такому подходу, впали в ужас. С их точки зрения, сам вид изображений на мультфильмах “не соответствует православному канону”. Что там используются неканонические цвета. Что там нельзя изображать святого с нетрадиционной для иконописания формой руки. Что сравнивать тайну троичности с кирпичом – можно, поскольку эта аналогия есть в Священном Предании, а вот с капучино – нельзя, богохульство. Хотя в нашем фильме мы и говорим именно о том, что любая аналогия ничего нам толком не объясняет, а ещё больше запутывает.

И когда подобные укоры стали появляться в информационном пространстве, я очень возрадовался. Почему? Это говорит о том, что мы попали в очень правильную точку. Приведу пример. Когда у человека в теле есть мышечный блок, спазм, сначала человеку некомфортно, а потом происходит так называемая компенсация, и человек привыкает к тому, что он ходит немножко подволакивая ногу, или шея у него перекручена. Ко многому со временем привыкаешь. И даже если хороший мануальный терапевт начнет поправлять, то это долгий и болезненный процесс, потому что организм уже привык к такому ненормальному положению.

Реакция на наш проект говорит о том, что мы начали разрабатывать, массировать очень болезненный духовный спазм, который препятствует тому, чтобы мы были продуктивны в деле просвещения и миссии. Но что такое наличие тех или иных канонических цветов в Православии? Понятно, что это шаблон. Это физиологическая особенность нашего мозга, мы всё пытаемся превратить в устойчивые, понятные представления. Мозг терпеть не может неопределенность. И чем старше человек становится, тем больше нарастает подобных шаблонов. Мир воспринимают через эти трафареты. Причем из самых высоких и благородных побуждений – потому что так “правильно”. Собственно, это то, с чем боролся Христос Спаситель.

Как только я отождествлю себя с этими трафаретами, естественно, я начну занимать вполне агрессивную позицию по отношению ко всему тому, что в этот трафарет не вписывается. Когда мы говорим, что Христа распяли глубоко верующие и укоренённые в традиции иудеи, и, с их точки зрения, Иисус был богохульником, неугомонным оскорбителем религиозных чувств иудеев, – это абсолютно точно. Все  подлоги и провокации, попытки уловить Его в слове, лжесвидетельства, надуманные обвинения, предательство, беззаконный суд и убийство – всё это духовные вожди иудаизма воспринимали как их служение Богу. Предвидя это, Спаситель говорил, что придут времена, когда будут убивать вас, “думая, что тем служат Богу” (Ин.16:2), воображая, что тем самым они выполняют очень высокую духовную миссию! Я не хочу всё это проецировать на наш проект, но алгоритм разве не один и тот же? Как только мы сталкиваемся с чем-то, что является для нас непривычным, первая реакция, естественно, — это отторжение. Потому что нас выводят в новое, неожиданное, неподконтрольное нам пространство.

Я наблюдаю за своими детьми, как они растут, в какой среде они находятся, как они воспринимают происходящее вокруг. Я откровенно скажу, что есть вещи, которые мне больно наблюдать. Я бы для себя считал такие вещи неприемлемыми. Но, с другой стороны, я понимаю, если я своих детей начну превращать в “родительский проект”, они станут глубоко несчастными, потому что моя жизнь – это моя жизнь, их жизнь – это их жизнь. И то, что с моей точки зрения может быть неприемлемым, для них это, может быть, тот самый базис, то самое абсолютно необходимое, без чего они не смогут прорасти, стать полноценными, здоровыми, счастливыми личностями.

Я думаю, наша готовность прорываться сквозь, в каком-то смысле, боль нашего сердца – это то, что должно отличать христианина – как отца из притчи о блудном сыне – от обычного человека, не верующего в промысл Божий. Не верующего в то, что Бог бесконечно уважает свободу другого человека, и поэтому пытающегося превратить все в свою собственность. Ухватить, управлять, контролировать, манипулировать и, тем самым, получать внутреннее удовлетворение.

Мне кажется, что если бы не было такой раздраженно-агрессивно-подозрительной реакции на наш проект, для нас это было бы очень странно. Это говорило бы о том, что мы выстрелили – и попали в пустоту. Цель не достигнута. Промах! Грех! Поскольку такая реакция есть,  значит, будут публикации, будут обвинения, но будет и диалог, и апология, и обсуждение. Мы переходим в пространство разговора вокруг необходимости поиска и формирования языка, на котором сегодня следует свидетельствовать о Христе. Мы спровоцировали дискуссию, предложив совершенно новый формат. Кто-то с ним согласится, кто-то скажет: «Интересно, есть над чем поработать!», кто-то решительно скажет: «Нет, это в принципе недопустимо!» После того, как заявлены эти позиции, каждая из сторон должна обосновать: а почему? Как только начинается обоснование, мы уже имеем возможность вести нормальный полноценный диалог. Вот сам факт диалога уже неизбежно выводит нас на другой уровень осмысления проблемы языка.

Апостол Павел, во многом благодаря гениальности и трудам которого христианство получило такое распространение, рассказывал о христианстве, используя современный ему корпус греческой философии. И для общества его времени это было чрезвычайно современно и без этого христианство не смогло бы получить такое распространение. Может быть и для иудеев того периода и, вполне возможно, для первых последователей Христа проповедь апостола Павла на языке «врагов», врагов иудейского мира, могла казаться очень странной и вызывающей. Но его опыт говорит о том, что для успешной проповеди необходимо использовать тот язык, на котором человек, ничего не знающий о Христе и Боге, сможет услышать то, о чем говорят, не только штампы что «есть Бог», что «надо ходить в Церковь», что «надо поститься», а глубокий смысл узнать. Такая вещь, мне кажется, должна быть для христианина очевидной. Каков, на ваш взгляд, язык, на котором сегодня можно говорить о христианстве? 

Да, спасибо Сергей. Прямо в точку сфокусировали большую проблему. Я бы сказал так, что первоочередной проблемой сегодня становится тема демифологизации православной веры. Причем демифологизации от тех представлений, которые были внесены, как это ни странно, из самых благих побуждений. Когда мы разрабатывали сценарий для наших мультфильмов, у нас кроме базового текста, по которому шла основная канва, обязательно были тезисы, которые мы так и называли: «Мифы о православной вере».

Для чего это было сделано? Для того, чтобы у человека, когда он случайно увидел где-то сбоку, среди множества роликов на YouTube слово «Троица» в названии мультфильма и картинку, тотчас возник когнитивный диссонанс. Ведь у него уже есть представление о том, что могут сказать эти «церковники» о Троице: это будет скучно, нудно, елейно, предсказуемо и назидательно. И, когда он видит, что здесь что-то принципиально иное – и это совершенно не вписывается в тот шаблон, который есть у него в голове – он заинтригован! Вот такого рода демифологизация, конечно, вещь рискованная, опасная и мы понимаем, что где-то мы идем по лезвию бритвы, где-то мы можем быть на грани, всячески стараемся не переступить эту грань допустимости. Мы же понимаем, что все эти грани существуют исключительно в сознании людей, которые все это смотрят. То, что для одного человека является вполне нормальным и приемлемым, для другого является хулой на Духа Святого и тяжким кощунством.

Не так давно мне позвонил один мой друг, у которого непростая домашняя ситуация. Он сам священник, дети отдельно от семьи, будучи воспитаны в православной среде, через какой-то промежуток времени очень сильно дистанцировались от всего церковного. И, конечно, для отца, как священника, это огромная боль в сердце. Он понимает, что когда он пытается заговорить о чем-то духовном, у детей моментально опускается защитная броня, они не хотят с ним об этом разговаривать. И вот когда я узнал, что эти дети ждут выхода каждой нашей новой серии мультфильмов – я понял, что мы нашли формат! Мы попали в ту самую аудиторию, которая для нас сегодня является приоритетной.

Я бы сказал так, что если десять, пятнадцать, двадцать лет тому назад приоритетным направлением была тема открытия – что такое православная вера? – то сейчас мы находимся перед задачей куда более сложной. Это переоткрытие, это некое новое открытие Православия для тех людей, у которых уже сформировалось определённое представление, и оно побудило их отойти в сторону: «нет, ребята, для меня это совершенно чужое. Я не могу с этим согласиться, это не то, что хочу видеть в Церкви, христианстве, православной вере».

Я вспоминаю, насколько было сильным впечатление от посещения Египта несколько лет тому назад, когда первая официальная делегация Русской Церкви приехала в Египет познакомиться с монашеством, с внутренней жизнью монастырей. Вы знаете, я был удивлен тем, что каждый монастырь оказался центром сосредоточения мирских людей. Т.е. это настоящий колодец, из которого пьют живую воду все те, кто захотели быть христианами в очень агрессивной среде.

Буквально за несколько недель до нашего приезда на улице расстреляли ещё одну монахиню. Я ожидал встретить достаточно депрессивную среду: «вокруг враги, а мы все равно останемся верными». Нет! Они живут в радости. И причем видно, что эту радость они получают не за счет каких-то там харизматических танцев, экстатического самовозбуждения, нет, они эту радость получают от наличия со-настройки с Богом. Видно, что для них Бог — не какая-то мысленная абстракция, которую нужно обслуживать ритуалами. Для них Бог — это сегодняшняя реальность. Им пропитана вся их жизнь. Откровенный шок был, когда одному отшельнику членом нашей группы был задан вопрос: «Из каких принципов нужно исходить, когда принимаешь решения, особенно когда от твоих решений зависит судьба других людей?»

Мне бы задали такой вопрос, я бы, наверное, очень долго думал и не знаю, что смог бы ответить. А этот старчик, египетский отшельник, очень сухонький, при этом абсолютно культурно одетый, без всяких пятен, грязи, следов его отшельничества, с легкостью, как будто его каждый день об этом спрашивают, говорит: «Да никакой проблемы нет. В любом решении, которое принимается нами, должны присутствовать три неотъемлемых составляющих». Я подумал: «Наверное, сейчас скажет: свидетельство Священного Писания, духовная целесообразность и рассудительность». А он выдает иное, для нашего уха слишком простое умозаключение: «Любое решение должно иметь радость, мир и любовь».

Повисла неловкая пауза. И тогда ему задают встречный вопрос: «Ну хорошо. А вот если радость и любовь в этом решении ощущается, а мира нет?» Старец отвечает: «Нет. Такое решение нельзя принимать». «Как это? А что делать?» «Нужно дождаться. Должна прийти очевидность, при которой эти три составляющие будут присутствовать явным образом». И вот, в этот момент до меня доходит. Если бы мы на самом деле руководствовались такими подходами, то не удивительно, что люди вокруг нас радовались бы и жили в другой тональности, для них не было бы страшно, как для этих коптов, выходить на улицу с пониманием того, что в любой момент тебя могут убить, потому что у тебя на лбу или на руке татуировка Креста Христова. Т.е. для них богословие и традиция Церкви не есть нечто умозрительное, существующее только в каком-то “академическом” пространстве, куда каким-то особым образом надо “вписываться”. У них все богословие, в прямом смысле, на пальцах. Им пропитано тело жизни.

Я не сомневаюсь, что то же самое и в наших православных монастырях должно быть, а может в определенных монастырях это и присутствует, может не столь явно, на поверхности, в форме более сокровенной. Наверное, это правильное направление мысли, что богословие должно переходить из области исключительно умозрительных представлений в область практических поступков. Из “теории” в “праксис”. И обратно.

Я не так давно пил чай с Евгением Водолазкиным после дня его пятидесятипятилетия и как раз накануне вышла новость о том, что он, митрополит Тихон (Шевкунов) и Сергей Шнуров вошли в комитет при Государственной думе по культуре. И он сидел за столом, и ему каждые пять минут звонили журналисты с одним и тем же вопросом. «Вы, Евгений Германович, — понятно, владыка Тихон — понятно, но Шнуров зачем? Какое он имеет отношение к культуре, спрашивали они. И он отвечал что-то подобное: «Вот это же и есть современная культура. Этим увлекаются люди, они это смотрят, вот это культура, поэтому он в комитете по культуре». У Сергея Шнурова многомиллионные просмотры. Ну, скажем, к примеру, тираж романа Евгения Водолазкина «Лавр» — около ста двадцати тысяч экземпляров в России. Просмотры клипов Сергея Шнурова — десять миллионов и больше. Для меня самого лично, например, это не очень приятно. Я уже понимаю, что я человек взрослый, и, в каком-то смысле человек косный, мне может быть неприятно смотреть клипы современных рэперов, например, Face’а. Я их не понимаю, внутренне не понимаю, но я вижу, что их смотрят миллионы. Молодежь их смотрит, комментирует, говорит этими же словами, значит что-то для них в этом есть. Вопрос как раз-таки о языке современной молодежи, Языке современной культуры. Он существует? С одной стороны, по объективным параметрам да, существует, с другой стороны, каков он и имеем ли мы право говорить о Христе на этом языке? 

Конечно же, у нас есть право не говорить. Мы можем погрузиться в бездну священного молчания. Это тоже вполне реальный сценарий, на который часть нашего православного общества имеет полное право.

Знаете, я недавно для себя открыл такой необычный, неоднозначный язык современной молодежной культуры, который для меня послужил ответом на типичный для старшего поколения плач, что нынешняя молодежь ничего не читает, не владеет искусством слова, не понимает, что такое стихи. Это жанр малой поэзии, образцы лаконичного сетевого юмора. Передо мной открылось целое пространство современной молодежной поэзии, и среди множества очень разных, местами даже неприличных, стишков, порой всплывают подлинные жемчужины, и ты понимаешь: тот, кто написал эти слова, прежде чем превратить свою мысль в такую форму, он очень ее хорошо переварил. И это их язык. И это их менталитет. Это их способ предельного сжатия, компрессии смыслов до таких ярких, сочных, мощных фраз. После этого я стал даже подобные стишки использовать на своих выступлениях. Например, к нашей теме разговора мне хочется вспомнить один из таких стишков: 

Мой Бог! да это ж те же грабли!

Не разглядел я в темноте…

А ну-ка, наступлю еще раз —

да, те.

Мне кажется, что двигаясь в пространстве современной православной педагогики, мы постоянно наступаем на одни и те же грабли. Вместо того, чтобы искать работающий язык и учиться рассказывать о Христе не менее привлекательно, чем говорят на миллионы других тем современные ученые, художники, поэты, мы пытаемся навязать миру уже отработанные и не актуальные формы, которые для нас самих являются привычными, любимыми и интересными. Это именно та самая проблема, с которой мы сталкиваемся при появлении оценок на наш проект, потому что смотреть то, что мы сделали, для глубоко воцерковленного, благочестивого, консервативно настроенного человека — невыносимо. И это нормально, потому что не он адресат!

А вот дальше происходит самое неприятное. Этот человек считает себя вправе оценивать и становиться судьей проекта, который не ему адресован. В этом и видится огромная опасность тоталитарной идеологии – когда Православие вместо открытого состояния веры и вдохновенного поиска, как рассказать другим об этом, превращается в жесткую идеологему. Вот как только Православие превращается в идеологию, оно тотчас начинает искать врагов. Или даже создавать их.

Как любая идеология.

Да, как любая идеология. Мы начинаем искать врагов, а значит фокус нашего внимания и интереса сместился с поиска Бога к поиску тех, кто виноват. Мы выпадаем моментально из позиции христианства в позицию идеологии. И мне очень хочется надеяться, что наши священники, которые воспитываются здесь, в духовной школе, будут знать об этой опасности и будут ее избегать, чтобы не наступать на эти самые грабли. 

Я читал в комментариях людей, критикующих Ваш проект, мысль о том, что там показывается не тот образ святости, не тот образ святых людей. И мне лично стало вдруг интересно, а каков образ святости правильный? На кого я должен ориентироваться как христианин? Скажем, на монаха-отшельника мне сложно ориентироваться: я семейный человек, у меня совершенно другая жизнь, я живу в другое время, в другую эпоху, в другом месте. На юродивого, который сидит на паперти, мне тоже крайне сложно будет ориентироваться. На юного послушника, горящего сердцем? Может быть, но как? Кто для меня должен быть этим примером? Для себя я вижу ответ только, может быть, в Христе. Мне говорят: «Извини меня, тогда ты протестант. Раз ты думаешь только о Христе, это Sola Scriptura, ты не принимаешь авторитетов двухтысячелетней истории Церкви». Каким должен быть образ святости для современного молодого человека, для меня?

Сергей, Вы сложный вопрос затрагиваете. Я бы подошел к нему через книгу уже упомянутого Вами Евгения Водолазкина «Лавр». Ведь книга о ком? Точнее, о чем? Как у всякого гениального литературного произведения, у нее есть несколько срезов. И вот самый первый поверхностный срез – это история, как человек становится святым. Мы видим, как он через грех, через раскаяние, преодоление этой боли прорывается к святости. Но вся “вкусность” книги в том, что эта история – она не о том, что было когда-то там, в дремучем средневековье, а о человеке, в том числе и современном. И я не сомневаюсь, что такая огромная популярность этой книги связана с тем, что автор смог соединить в своем, как он называет, “неисторическом романе” такие вневременные проникновения.

Вот это и есть второй уровень, потому что роман-то, на самом деле о времени и об отсутствии времени, когда мы входим в подлинное, а не в воображаемое общение с Богом. Когда читаешь его описание средневековой Руси, как сквозь снежные проталины начинают проглядывать пластмассовые бутылки, понимаешь, что в средневековье не было пластмассовых бутылок. Можно и не заметить этих, с позволения сказать, “хулиганских граффити” в тексте, но именно эти элементы разворачивают наше сознание так, что вся история этого человека становится историей о современнике. И я думаю, что поиск образа христианской святости в миру, не в монастыре, – это одна из острейших тем, которая явно витает в воздухе. Очень интересно разобраться, как это так получилось, что в огромном сонме наших святых люди семейные занимают, я бы сказал, столь микроскопическую область. Да и вообще они – эдакой “второсортной” святости. Их реальная значимость для тональности церковной жизни стремится к нулю. Даже когда мы говорим о величайших и почитаемых святых, то в голове возникает мысль: а вот если бы они остались в миру,  они бы точно не стали такими замечательными святыми!

Но ведь вроде как у нас есть святые Петр и Феврония, преподобные родители Сергия Радонежского Кирилл и Мария, множество благоверных князей и княгинь? Однако как это прочитывается? Очень просто. Жизнь обычного человека, у которого есть семья, у которого есть дети, у которого есть попечение о каком-то материальном благополучии, она по сути глубоко ущербна в плане духовном. Пока ты от всего этого не откажешься, надежда на спасение минимальна. И вот здесь мы видим чудовищную разницу между тем, что в Евангелии, и тем, как это интерпретируется через такой образ святости. Получается, что Христос приходил к какому-то другому человечеству, не к тому, которое живет по сей день точно так же, как и Христос, – любит есть, пить, дышать свежим воздухом, смотреть на красоты природы. Что не к живому человеку была обращена проповедь Христа, а неизвестно к кому – некоему гипотетическому образу сидящего у себя в келье монаха-подвижника, который даже окна завешивает, дабы не отвлекал его мир Божий от всецелой погружённости в богомыслие.

Где искать этот образ мирянской святости – при том, что запрос на духовную жизнь среди мирян сегодня огромен? Я не буду называть имен, но последние несколько лет мне приходится встречаться с людьми, которые ушли из Церкви, но при этом ведут напряженнейшую духовную жизнь. Это новое явление последнего времени. Они ушли из Церкви как из институции, они отказались жить в жестком регламенте церковного календаря, вычитывать ежедневно утренние и вечерние молитвы, т.е. они вышли из того привычного для нас шаблона православного благочестия, которое для нас является незыблемым фундаментом всего церковного здания. Из общения с ними я понимаю, что они ушли не потому, что это такая форма их бунта и теперь они неверующие, не православные христиане. Ничего подобного! Они ушли из церковной системы, чтобы найти Реально Сущего, Живого Бога – из опыта, а не из пересказов через третьи руки. Найти не просто Христа, как историческую Личность, о которой приятно почитать воспоминания Евангелистов, а найти Христа, как действенную силу Божию, способную изменить твое нутро не когда-то там, за гробовой доской, а здесь и сейчас. И они ищут те методы, те способы, которые реально помогают им приблизиться к такому практическому, а не исключительно теоретическому, познанию Спасающего Бога.

Когда мы с ними говорим о страстях, я ловлю себя на мысли, что мои представления о том, как бороться со страстями по учению аввы Дорофея, Исаака Сирина, Игнатия Брянчанинова, – это все прекрасная теория. А когда они мне говорят: «А вот на практике мы сталкиваемся с тем, что при борьбе со страстью гнева, надо делать то-то, то-то, и то-то». Я говорю: «А на чем вы основываетесь?» Они смотрят на меня как на дурачка и говорят: «Как на чем? На практике жизни. Мы знаем, что это – работает. Может, вы нам расскажете, как ваши красивые правильные формулы превратить в руководство к действию и реализовать их в жизни? Вы знаете, мы пробовали – у нас не получилось. А вот это – да, это работает!». И чем здесь возразить?

Если представим сейчас, что у Вас есть возможность обратиться ко всем сразу критикам проекта “Академия веры” и что-то сказать, что бы Вы им сказали?

Если бы у меня была такая возможность обратиться ко всем критикам проекта «Академия веры» разом, я бы сказал вот что. Давайте вместе порадуемся, что сделан еще один шаг по направлению поиска языка, которым мы хотим рассказать о самом дорогом для нас. И в этом шаге одинаково важны как находки, так и неудачи. Но для того, чтобы двигаться дальше, лучше больше внимания обратить на удачные стороны, чем на недостатки. Давайте двигаться вперёд совместными усилиями! А шероховатости, сложности, ошибки не бывают только у тех, кто даже пошевелиться боится.

Спасибо. И последний вопрос в этом интервью, который многих интересует: куда подевался портал Богослов.ру? Что с ним стало, и что дальше?

Да, в настоящее время портал Богослов.ру находится в состоянии капитального ремонта, куда доступ пока закрыт, но это не значит, что он умер. Мы работаем над новым контентом, над обновленной структурой, над другим дизайном и программным обеспечением. И я очень надеюсь, что ещё не успеет начаться время летних отпусков, а Богослов.ру снова появится на экранах наших пользователей!

Беседовал Сергей Маляров