Иконописец Владимир Ермилов: «Икона устрашает, и это естественно»

Преподаватель иконописного факультета Московской духовной академии В.А. Ермилов рассказал о том, что такое икона, в чем отличие светского творчества художника от служения иконописца, как научиться писать и понимать икону, а также о пути из светского искусства в церковное.

«В моей жизни Церковь всегда была рядом»

– Владимир Анатольевич, расскажите о ранних встречах с иконой. Я вот все время вспоминаю, что в детстве… боялась икон.

– Это нормальное ощущение, и у меня было похожее. Много времени в дошкольные годы я проводил в деревне у бабушки во Владимирской области. Просыпаясь утром, я видел перед собой икону Божией Матери «Владимирская» – точнее раскрашенную черно-белую фотографию иконы – и ощущал некий страх от этого образа. Тогда не понимал почему, но теперь мне кажется это естественным – страх, трепет перед иконой. Он должен быть у всякого христианина. Со временем это ощущение проходит, но это нехорошо. Ведь к иконам следует подходить благоговейно, со страхом Божиим – это святыня, а не простой образ.

– Бабушка у вас, получается, была верующей?

– Да, бабушка была верующей. В детстве, помню, что бы бабушка ни делала, постоянно шепотом повторяла Иисусову молитву. Тогда я еще не понимал, что она шепчет, но чувствовал некую благодать происходящего. Бабушки давно уже нет, она 1905 года рождения, а я через всю жизнь пронес в сердце эту благодать. Она говорила: «Если не спится ночью, встану и прочитаю молитвы о здравии и упокоении родных – сразу на душе легче становится».

И нас, внуков, бабушка старалась приобщить к молитве – следила, чтобы мы молились утром, перед едой, на ночь. О том времени у меня теплые и радостные воспоминания. Дома же у родителей такого не было, хотя они не были неверующими, но от Церкви были далеки.

Между крещением в детстве и сознательным приходом в Церковь много времени прошло?

– В моей жизни Церковь всегда была рядом. Я из Сергиева Посада, хотя в моей молодости он и назывался Загорском. Главное место в городе занимает Троице-Сергиева Лавра. В школьные годы мы часто заходили туда – пионерами в красных галстуках… Там храмовые росписи производили на меня сильное впечатление, попадали в самую душу.

Сознательно в Церковь мы уже пришли вместе с женой. Супруга была директором художественной школы, а я в ней преподавателем. Однажды в школу к нам пришел священник, отец Анатолий – папа одного из учеников. Через него и начал приходить к вере преподавательский состав. Мы с ним стали общаться о Церкви и вере. Он всегда охотно отвечал на вопросы, а однажды предложил: «Пойдемте, я вас в ЦАК (Церковно- археологический кабинет) духовной академии проведу». Тогда я в первый раз узнал, что при академии есть иконописный кружок Марии Николаевны Соколовой (монахини Иулиании). В дальнейшем мы с отцом Анатолием стали близкими друзьями. В то время и началось мое воцерковление. Бывало, вечером выдавалось свободное время, и я со старшей дочкой ходил в храм, но тогда еще мало понимал церковные службы.

«Верующему важно показать именно мир как Божие творение»

– От художников, которые пришли в иконопись из светского искусства, я порой слышу, что им чего-то в светском искусстве не хватало. А как было у вас?

– На самом деле приход в Церковь и помог мне понять, что я делал тогда в светской живописи. Мне казалось, что я что-то недоговариваю, чего-то мне не хватало. Я чувствовал, что не могу до конца раскрыть тему, поскольку не понимал, зачем я пишу конкретный натюрморт или пейзаж. Надо было пропустить через себя, показать свое отношение к этому как к части Богом созданного мира. А как мне это сделать, если я далек от веры, несмотря на все, что вложила в меня бабушка? Потом уже, когда я пришел в Церковь, стал смотреть на тот же пейзаж, да и вообще на весь мир, уже другими глазами. Кстати, когда я позже встречался с другими художниками, смотрел их работы, начал замечать, какую работу писал верующий человек, а какую нет. Верующему важно показать именно мир как Божие творение. Этот человек через пейзаж, портрет или натюрморт видит Самого Создателя – Бога.

– Где вы учились непосредственно иконописи?

– Так случилось, что супруга отца Анатолия, который и привел меня в Церковь, познакомила меня с отцом Алексием, наместником Свято-Данилова монастыря. И вот он как-то сказал: «Тебе надо иконы писать, а не пейзажи», – и познакомил меня с отцом Зиноном (Теодором). Тогда-то и началось мое изучение иконописания. К этому времени я уже был воцерковленным человеком.

Икона – это не живопись

– Вы преподаете в Иконописной школе с самого начала ее создания. Методических пособий тогда не было. Наверное, учили – и сами учились?

– Так получилось, что через четыре года после открытия школы я остался единственным преподавателем для юношей всех четырех курсов, а на каждом по десять человек! До этого у меня был опыт преподавания только в художественной школе. Было непросто.

Когда заведующим школы стал отец Лука (Головков), решили сами воспитывать преподавателей для Иконописной школы из своих лучших студентов. Так что все наши преподаватели – Александр Николаевич Солдатов, Анатолий Валерьевич Алешин – выпускники школы.

Преподавание мне самому помогло глубже осмыслить иконопись. Я сам для себя осознал, что икона – это не живопись (потому не согласен с понятием «древнерусская живопись»). И теперь это надо было объяснить ученикам, которые чаще всего до Иконописной школы уже окончили художественные училища или вузы. Живописное произведение создается по другим принципам, чем икона. В живописи присутствует перспектива, то есть стремление создать на плоскости иллюзию здешнего мира. В иконе иконописец не обманывает молящегося человека, а подчеркивает, что предмет находится на плоскости и строится по законам обратной перспективы: когда у предмета есть несколько точек зрения, а у ликов святых не ощущается объем.

Цвет в живописи может быть любой: поймал художник пейзаж на фоне заходящего солнца, и все оказывается окрашенным красными оттенками, даже зеленые цвета. Но через несколько минут в природе всё изменится. Иконописец же, как ребенок, видит предметы не искаженными перспективой или цветом, а в первозданном состоянии – например, небо всегда синее, а листва зеленая. Да и вообще в иконе нет источника света. Все предметы преображены и сами излучают Божественный свет.

Учащиеся изучают язык иконописания непосредственно на примере древних икон. В то время нам были доступны иконы из ЦАКа, их разрешалось взять на занятие в класс, так по этим иконам на уроке мы изучали законы композиции и цветовые решения. Много пользы для работы над иконами дает посещение музеев.

В Иконописной школе на самом деле преподает не преподаватель, в отличие от курсов из серии «научим писать иконы за два месяца». При грамотном кропотливом обучении учит сама икона, а преподаватель только разъясняет и уточняет. Если ученик, не понимая, возьмет и скопирует икону, то вновь самостоятельно без образца повторить ее он не сможет, так как невдумчиво копировал изображение. Если же учащийся все усвоил, он сможет нарисовать композицию, даже если перед ним не будет оригинала, – композиция у него в памяти.

Шаг за шагом студенты научаются иконописной грамоте, причем они должны усвоить эту грамоту на всю жизнь за короткое время учебы – 4–5 лет. Скажем, берет студент композицию Благовещения. Спрашиваешь: «Что тут изображено? Да, архангел Гавриил явился Божией Матери. А как он явился, если говорить по композиции?» И мы начинаем смотреть, с какой стороны явился, где стоит Богородица, как показано явление – ведь это действие…

Об иконах духовных и душевных

– Как быть, если сами верующие порой не понимают язык иконы?

– На самом деле икона и церковные росписи воспитывают верующих. Когда я начал преподавать в Иконописной школе, мы с Виктором Васильевичем Соловьевым расписывали храм в украинском поселке Чечильник. Местные жители, воспитанные на традициях XVII–XVIII веков, когда в иконах было больше именно живописи, материальности, на изображениях можно было увидеть и румяные щечки, и губки бантиком, не воспринимали стилистику древних росписей. Увидев наших серафимов, староста кричала: «Что вы сорок нам рисуете?!»

Но за время, что длились росписи, организаторы и активисты прихода привыкали к иконописному языку, находясь во время службы в уже расписанном алтаре. И вот, когда мы уже уезжали через года полтора, то услышали: «А ведь это действительно настоящее церковное искусство, которое помогает настроиться на молитву».

Когда человек только приходит в Церковь, поначалу он воспринимает живописные образы, а вот когда воцерковляется, то может отличить и понять, что значит духовное и душевное. Кстати, душевной может быть и икона, созданная на традиционном иконописном языке. В одной мастерской писали на диаконских дверях изображение архангела Гавриила, и в цвете получился колорит, то есть когда икона или картина как бы покрыты цветовой пленкой, которая создает определенный комфорт для молящегося. Этот колорит начинает влиять на человека не духовно, а душевно. Такие иконы расслабляют молящегося. А в духовной иконе цвет должен быть конкретным, если красный от холодного до теплого оттенка, то он остается красным. Человек при молитве должен ощущать не этот мир, а отзвук Горнего.

Как-то знакомый монах попросил написать одного иконописца икону «Спас Ярое Око». А потом встретился с этим иконописцем и говорит: «Что за икону ты мне написал?!» «Плохо получилось?» – испугался иконописец. «Получилось хорошо, – отвечает монах, – но я при этой иконе не могу в келье расслабиться, лишний раз полежать спокойно, чайку попить. Она требует духовной собранности. Но постепенно начинаю привыкать и понимаю, что икона должна быть именно такой».

Мы как раз начали с вами разговор с того, что икона устрашает и это естественно. Икона должна сподвигать верующего к молитве, к духовному подвигу.

– Иконописец с духовником должен обсуждать именно какие-то художественные задачи?

– Да духовник может вообще в иконописи ничего не понимать, цель общения с духовным чадом у него все-таки иная. Иконописец должен возрастать не только в профессиональном плане, но и в духовном. Когда мы предстанем пред Господом, Он скорее всего не будет спрашивать, как получалась та или иная икона с художественной точки зрения. Важно будет другое: грешил ли, каялся ли и помогал ли ты ближним.

Но если человек не будет работать над собой в духовном плане, регулярно причащаться, то в его иконописных работах это тоже будет отражаться.

Когда верующий человек решит, что он чего-то достиг в духовной жизни, – это остановка в дальнейшем развитии. В иконописи – то же самое. Если даже что-то получилось, иконописец не должен расслабляться, лучше сказать себе: «Да, получилось с Божией помощью, но это – далеко не идеальный образец иконы». А совершенства в иконе, как и в молитве, достичь невозможно, нужно только непрерывно стремиться к нему.

Свобода и традиция

– Икона без творчества невозможна. Ведь мы узнаём руку великих иконописцев, их стиль и проч. С другой стороны, они все работали внутри традиции. Как сочетать свободу и послушание в иконе?

– Наши преподаватели, работая над храмовыми росписями, сами же просто из головы ничего не придумывают. Они берут лучшие примеры в иконописи, в церковной росписи и приспосабливают к той форме, с которой они работают в конкретной ситуации. Это и есть творчество. Ведь нельзя просто чисто механически перенести фреску из одного храма в другой. Размеры, интерьер, архитектура – разные…

Когда в нашу жизнь стали входить компьютеры, в Иконописной школе случалось так, что студенты, когда надо было написать большую икону на заказ, брали маленькую и просто увеличивали ее в компьютерной программе. А ведь при увеличении или уменьшении – все меняется. Допустим, если в маленькой иконе у святого рисуется голова больше, а туловище меньше, то в большой иконе – все наоборот.

На третьем курсе у студентов начинается разработка новой иконографии, чаще всего тех святых, которые канонизированы в наше время. В таких работах студентам часто задаю вопрос, как нарисовали. И чаще всего в ответ они говорят, что писали с фотографии, и ведь получается похожий, узнаваемый образ. Настоящий иконописный образ нельзя перевести в живописный – будет негармонично, некрасиво, непропорционально. А в иконописи это гармонично, поскольку в иконе речь идет о другом – о раскрытии образа. То есть здесь требуется как раз вдумчивое творчество, с пониманием языка иконы, с попаданием в него.

– Если говорить про древние иконы, ведь их долгое время верующие не видели по-настоящему: вместо сияющих цветов – потемневшие лики…

– Современные мастера часто ругают олифу, которой покрывали иконы, так как она со временем темнеет. Но нам древняя икона досталась именно благодаря олифе, которая потемнела, закрыла красочный слой и запечатала, законсервировала иконы, так что когда их расчищают, то они как будто заново написаны! Это была настоящая олифа, сваренная по древней технологии.

Сейчас порой не понимают, что такое икона. Могут написать икону, как фреску, – тоненькими слоями. Но это неправильно, в иконе должна быть плотность. До нас дошли Фаюмские портреты, написанные в технике энкаустики, то есть связующим веществом выступал воск. С иконой их сближает наличие глубины – воск там наложен в несколько слоев. Настоящая икона должна набираться плотными слоями. Мы учим студентов делать икону, а не имитацию иконы. За пять лет мы не можем досконально научить иконописи – на это требуется до 15 лет. Но если ученики будут понимать, что такое настоящая икона, смогут развиваться дальше.

– К «курсам иконописи» относитесь отрицательно?

– Да, нельзя писать икону без понимания и подготовки. Я бы даже с осторожностью относился к рисованию икон в художественных школах. Неслучайно же в самом начале учебы мы студентам даем рисовать только горки, палатки и деревья. Причем студенты наши, часто закончившие художественные вузы, недоумевают: «У меня высшее художественное образование, а тут – горки да деревца». Тогда начинаем разъяснять, что в иконе, если изображается дерево, это будет не конкретное дерево – береза или осина, а символ дерева. Также горки – символ земли (это может быть и пустыня, и холмистая местность). И так с каждой деталью. В иконе нет ничего случайного, все нужно изучить, усвоить, для того чтобы полностью раскрыть образ.

– Что изменилось за эти годы в Иконописной школе?

– На самом деле изменения – это просто поступательное развитие. Сколько бы времени ни проходило – 30 лет, как сейчас, или 40, – все равно Иконописная школа будет расти и развиваться.

«Для нас важно было, чтобы Церковь стала необходимой самим детям»

– У вас четверо детей, 20 внуков…

– И трое правнуков.

 Как удалось воспитать детей в вере, в любви к церковному искусству? Ведь не всегда дети, вырастая, следуют за родителями.

– У нас вообще семья творческая: супруга – золотошвейка, старшая дочка – тоже. Младший сын окончил Иконописную школу, работает как иконописец и реставратор, мы вместе с ним занимаемся иконописью и храмовыми росписями. Старший сын, протоиерей Иоанн, – настоятель храма Казанской (Песчанской) иконы Божией Матери в Измайлово г. Москвы, благочинный Рождественского округа. В детстве же он мог сказать, например: «Я не хочу идти в воскресенье в храм!» Мы не настаивали: «Не хочешь – не иди. Причем не только сегодня, а еще три недели не ходи. А мы все пойдем». В этот раз остался дома, а на следующей неделе смотрим: сам собирается на службу. Или кому-то из маленьких детей захотелось мяса в пост – сваришь ему курицу, он ест и говорит: «Скорее бы пост закончился!» Мы удивляемся: «Да ты ж и так ешь курицу!» Отвечает: «В пост – по-другому, мне не нравится, я хочу без поста».

Как-то один ребенок из знакомой семьи, где детей воспитывали в строгости: хочешь, не хочешь, а в воскресенье – в храм, сказал: «Вот вырасту, в храм больше не буду ходить!» Так и получилось, к сожалению. Господь уважает нашу свободную волю, Он никого не заставляет, а почему мы не должны поступать так же с нашими детьми?

Когда старшая дочка училась в школе, на Пасху перед храмом стояли учителя – не пускали учеников. Так она переодевалась в старушку, горбилась…

Для нас важно было, чтобы Церковь стала необходимой именно самим детям, без принуждения, с любовью.

Пресс-служба МДА/Православие.ru